Летопись

72. Изменник Михаил в другой раз приступил к нам, и так как чувствовал себя на просторе (потому что знал, что царское войско не может принять сражения), то обложил крепость кругом и поставил стенобитные машины. Ему сочувствовали некоторые из граждан и некоторые из наших. И вот он прежде всего сделал опыт и, вооружив все свое войско, приступил к крепости, имея с собой самых искусных стрелков и пращников. Принесли и лестницы, чтобы по ним взобраться на крепость. Но были отбиты, и многие поплатились жизнью, пораженные камнями и стрелами. После этого на несколько дней они успокоились, а потом граждане и наши опять подстрекнули их; вследствие этого состоялось новое, еще более сильное нападение на крепость, окончившееся таким же отпором, потому что ничего не могли сделать, а больше потерпели сами, чем наделали (вреда нам). Наконец, в третий раз приступила эта напасть к нам, и опять случилось то же самое. Затем неприятели уже не тревожили нас и оставались в бездействии. Они не смели приближаться к крепости, потому что больше терпели от нее, чем делали вреда ей. Между тем замышлявшие измену думали, что в суматохе битвы как-нибудь их затеи исполнятся, потому что представлялось чудом, чтобы не одолели одного человека, у которого под рукой было не больше сорока человек конвоя и который силен был одной верой и правдой. И так как во время битвы и свалки не удалось злоумышлявшим против нас исполнить своих замыслов, то они устроили нам пакость среди затишья: под предлогом продовольствия гарнизона жизненными припасами они вывели его с крепостных верхов и отвели к житницам. Устроив это, они отворили ворота в оставленной без защиты крепости. Таким образом, крепость Прилап была взята не храбростью неприятелей и не потому, чтобы была слаба, а вследствие небрежности и измены гарнизона. Вместе с крепостью и мы были взяты и сделались узниками. Не помог нам и замок акрополя. Это была скала, которую легко было взять, если бы только подставить к ней лестницы в десять ступеней, по которым можно было бы взойти на эту скалу тем, которые бы вздумали осаждать ее. Нужно заметить, что злоумышленники решились напасть на нас ночью с намерением убить нас и все, что у нас было, забрать себе. Как скоро я узнал об этом, то мы начали, сколько было возможно, оберегаться, а при наступлении дня я вступил в переговоры с изменником Михаилом. Он дал нам клятву, что нам нечего бояться ничего худого и что он со всем нашим имуществом отпустит нас в области, подвластные императору. А мы сдали ему эту небольшую крепостцу. Но его клятвенные уверения были ложны, и он клялся вероломно. И нас, обремененных оковами, пешком переводил из одной стороны в другую. Услышав об этом, император Феодор составил обо мне невыгодное мнение, руководясь при этом обыкновенными человеческими соображениями. Он узнал, что лучшие из военачальников, на которых он более всего надеялся, передались изменнику Михаилу — одни прежде занятия им крепостей, как Ксилей Скутерий, Мануил Раматан, Пулах и некоторые другие с ними, другие тотчас после занятия, как кравчий императора Исаак Нестонг, которому император, как я прежде рассказывал, вверил охранение Ахриды; немало и других людей, знатных и именитых, перешло на сторону изменника. Поэтому царь боялся и за меня, чтобы и я не поступил подобно им. Притом его сильно беспокоил недавно бывший поступок его со мной. Но знавшие меня лучше уверяли его, что от меня нельзя ожидать этого. А когда спустя немного времени он узнал от приходивших к нему, что я пойман, заключен в темницу, скован по ногам и по рукам, то одобрил мой образ действий и стал еще более расположен ко мне. Чтобы кто-нибудь не втерся в мое имение или не нанес убытку, он сделал ему опись. Между тем как такой оборот приняли наши дела в Прилапе, с императором Феодором случилось следующее.