Летом сорок второго

– Не узнаешь, тетка, племяша родного?

– Алеша, ты? – вглядевшись в лицо мужчины, неуверенно спросила старушка. – Да ты разве не в армии?

– В армии и есть, вот недавно на этот участок перебросили.

Аня только теперь поняла, что это ее двоюродный дядя, живший на другом конце деревни. До войны девочка видела его только несколько раз и уже подзабыла.

Баба Ганна скоро собрала на стол нехитрый ужин, усадив гостя, стала расспрашивать, куда выселили его семью, как устроились на новом месте, испытывают ли в чем нужду. Затем старушка стала осторожно задавать вопросы о фронте.

Дядя Леша неторопливо говорил:

– Слыхала, небось, намедни, как в той стороне гудело, – он махнул рукой в сторону реки.

– Ага, и громыхало, и ухало вроде как под Гороховкой, – подтвердила баба Ганна.

– Началось-то под Осетровкой, а теперь уж и Богучар отвоевали, и Кантемировку. Так что, тетка, в том месте уже фашиста не осталось. Погнали его к чертовой матери. Скоро и у нас тут начнется. Я с разведгруппой вчера на том берегу был.

– А я встала среди ночи, – подтвердила баба Ганна, – а от Дона так и стрекочет, так и стрекочет. Я давай молитву читать.

– То наша работа. Затемно через Дон перешли, в одном месте через проволоку пролезли и до Кирпичей тишком добрались. На подъеме, что в самом начале Кирпичей, блиндаж итальянский, это уж нам известно было.

– Погоди, – прервала рассказ племянника баба Ганна, – в Белогорье же мадьяры стоят.

– Хватилась. Стояли, да по осени итальянцы их сменили. Или погоди, август за половину перевалил, вода хоть и остыла, да терпимо еще вплавь. Мы тогда решили на тот берег через пещеры сунуться. Знаем, что в монастыре у мадьяр гнездо. Дон переплыли – к входу нижнему подступили. Там пусто, даже охранения нету. Парнишка с нами был белогорский, спасибо ему, провел через закоулки, сквозь гору на самую макушку вылезли. Через дырку наружу ползли, не больше норы в будке собачьей, мадьяры, видать, про нее и не знали, оттого и караульного в нижнем ходу не поставили. Тут мы уж кутерьму им гранатами устроили! Одного контуженого с собой прихватили. Привели к себе, а это гусь не мадьярский, а итальянский оказался. И вчера у них «языка» взяли, в штаб привели, а сами думаем: «Хоть военный он или нет?» Потому как свитер на нем козий, шапка вязаная, штаны наши, деревенские, перчатки шерстяные, ну только башмаки альпийские. Вдобавок и оружия никакого. Штабные, кто на допросе присутствовал, рассказали: офицер это оказался. Еще говорил, что воевать у них никто не хочет, командование ругают, все мерзнут. Ему родные в посылках теплое шмотье прислали.

* * *

Над занесенной снегами степью тихо опустились ранние декабрьские сумерки. Ветер, гнавший весь день колючую поземку, утих. Звезды выползли на небо и завели свои хороводы, но никому нет дела до красоты этих звезд. Померкли они, как и солнце. Вот уже полгода как померкли.

Для солдат чужестранных вечер нынче необычный, праздничный. С часу на час вновь явится миру дитя человеческое, будущий Спаситель. Может, скоро он спасет и их, затерянных в далекой степи? Избавит от жуткой бескормицы, холода, вшей и грязи. Всесилие его безгранично, а милосердие не знает предела. Достанет ли ему провидения?

Выйдя из конюшни, где только что в походном алтаре капеллан отслужил мессу, солдаты шумной гурьбой расходились по квартирам и подразделениям. Некоторых военно-полевая почта обрадовала посылкой, им нынешний сочельник хоть немного, но напоминает тот привычный, что празднуют сегодня родные у себя дома.

Группа солдат отделяется от общей ротной колонны, движется к колхозному свинарнику. Конвойные говорили утром, что на рассвете здесь разрешилась одна баба. Надо бы поздравить счастливицу, ее дитя родилось в светлый день. Скотский барак внутри разбит на ячейки – станки для свиней. В каждом станке разместилось по крестьянской семье.

Ворота свинарника приоткрылись, навстречу солдатам стали отворяться дверки станков, показались любопытные детские лица.

– Вambino, ваmbino[33], – спрашивают всех встречных солдаты, дополняют просьбу жестами.

Один из мальчишек быстро берет на себя роль проводника, машет, зовет идти следом. Друзья его тоже не теряются, перегоняют вожака, крутятся под ногами, спорят меж собою. Без стука распахивают дверь нужного станка, заглядывают, будто проверяя, дома ли хозяева. На промороженную стену спиной облокотилась роженица. Лицо ее бледно, припухло, под глазами набрякшие мешки, на плечах драная фуфайка. С головой в солому зарылся сын-шестилеток, отсыпается. Новорожденная сестра его долго кричала, не могла найти в пустой материнской груди молока. Процессия из солдат и досужих мальчишек замирает.

– Покажи piccolo[34], – наконец просит один из солдат.

Роженица испуганным взглядом мечется по их лицам.

– Зачем это им, а? На что?

– Покажи, солдатка, не боись, – встревает дед из соседнего станка. – Чай, не отымут. У самих по домам детишки остамшись…