Лето по Даниилу Андреевичу // Сад запертый

И не отпустила, и не отпущу, не отпущу, – слышала она долгий и тихий шепот. Разве что наиграюсь, натешусь, отшлифую по-новому, так что и не узнаешь. Косточки белые, ласковой шершавости, не отличишь от кусочка плавника… проденешь в дырочку ремешок, будет тебе оберег, будешь на счастье-удачу носить – ха-ха! А помнишь, как тебя взяли на тайные похороны возлюбленного? Любимого, да не того! Взяли два бойца, одинаковы с лица. Посадили в джип и повезли на Красненькое кладбище. А там уже могила свежая, домовина закрытая наглухо заколоченная, крест на первое время железный, венки зелено-пунцовые, братки пунцовые тож, и сам Борис с испитым за три дня лицом. Похоронили, выпили на месте, потом еще в кабак собрались, да ты не поехала. Тогда он подошел к тебе и сказал – Аля, чтоб ты знала, за Мишку я посчитался. Помолчал. Правда, не с тем. А ты и так уже знала с кем.

Позвонила тогда, когда все еще были живы – в ее, понятно, дурной голове, в тюрьме или с сумою, за накрытой родней поляной или в снежном поле в обледенелой шинели – но живые. Чужой взрослый голос в трубке – нет его. Сами ищем. Пропал при исполнении. А вы, кстати, кто?

Она медленно нажала отбой соединения.

Оделась, не сразу попадая в рукава, и пошла к сестре. Вероника была в больнице на дежурстве. А почему ты думаешь, именно к нам? Город большой… Не знаю, – зуб на зуб не попадает, – но мы позавчера где-то здесь были. Вероника внимательно посмотрела в лицо сестры, у которой губы двигались медленно, не совпадая с произносимыми словами. По спискам надо проверить… Пойдем в справочное. Они посмотрели сначала реанимацию, потом журнал всех поступивших. Алька все время возвращала себя к мысли, что смотреть надо двоих. Обоих. Чувства избирательны до эгоизма – кто-то становится частью тебя, а кому-то не свезло… Не свезло вчера молодой женщине после бытовой пьянки, дедушке с инфарктом, парню Данькиных лет в автомобильной аварии. Но все они были с именами и фамилиями, хоть и в холодильнике теперь.

Даньке становится смешно.

Самсоновых лошадей им не привели, зато Таня появляется на следующий день к обеду и говорит, что у нее юбилей.

– Юбилей – это сколько? – спрашивает Данька.

– Юбилей – это что? – интересуется мальчик-тыква.

Поскольку спрашивают они почти одновременно, Таня затрудняется, кому отвечать, и только застенчиво выкладывает на стол в раздевалке пять помидоров, палку колбасы и буханку хлеба. Следом из клетчатой «челночной» сумки появляются две бутылки водки и бутылка «Алазанской долины» с пластиковой пробкой. То еще пойло.

– Вы ведь вино любите? – предупредительно спрашивает она у Даниила Андреевича. Теперь уже он не знает, что отвечать. Ага, вино. Кино и домино. В раздевалку входит Варька, бросает на стол стек и стучит сапогом о сапог – сбивает прилипшие опилки, ну и навоз, конечно.

– На травку пойдем? – спрашивает она у Даниила Андреевича, оценив ситуацию.

– А что, – задумчиво говорит Данька. – Пойдем.

Через четверть часа они сидят на берегу речки Стрелки. Осень затягивается: уже конец сентября, но листья на тополях зеленые по-прежнему, только слегка пыльные, заветрившиеся. Кавалерист-девицы даже ради десятиминутной прогулки не бросают своих скакунов, и две лошади – Помеха и серый орловец Анжар пасутся рядом. Таня наливает Даньке вино в пластиковый стаканчик.

– Слышь, лейтенант, – говорит она. – Мне интересно – всех цыган и хачиков выпрут теперь или… оставят немножко на расплод?

Таня серьезна.

– А тебе зачем? – спрашивает Паша-тыковка.

Все-таки Паша, как Данька теперь выяснил. Погода ясная, и на речке лежит веселая солнечная чешуя. Солнца уже не видно за деревьями, но оно разлито в воздухе. Данька думает – забавно, что солнце есть целый день, но замечают его обычно только на закате.

– А ты себя не накручиваешь? Что с ним могло случиться-то? С коня разве грохнулся… – не вовремя влезла Вероника, пролистывая уже гинекологические страницы. Алька посмотрела на нее, как на чужую, аккуратно сняла бахилы и опустила в мусорное ведро. Хлопнула дверь справочной будки.

– Что ж ты так с девкой-то, – с укором посмотрела на Веронику старенькая Порфирьевна, бывшая операционная медсестра, теперь осевшая в справочном.

– Да ну, выдумала себе что-то из головы, теперь страдает. Творческая натура. – Вероника раздраженно захлопнула журнал.

– Все мы что-то из головы… Кроме головы-то и нету ничего.

Порфирьевна поднялась с легким кряхтением, пошла за Алькой.

– Желтые страницы справочник взяла и пошла по справочным всех больниц, – наставляла ее. – Может, и найдешь. Возраст примерный говори, это иногда непросто определить. А если военный он, то на службу еще ему позвони, они обычно своих ищут. Ну-ну, девонька… мужик он всегда так – вляпается в дело, а нам потом…

…А потом увезли его на залив. И на льду оставили. Ой, меня что-то до сих пор колотит, – пожаловалась ей Лариска, вернувшаяся с похорон лишь пару дней спустя. В отличие от Альки, она не упустила возможности зависнуть со взрослыми парнями. Позвонила, попросила принести ей пива и от головы чего-нибудь.