Лето на Парк-авеню

– Что ж, Элис, я Рут, – она улыбнулась, приложив ладонь к сердцу, и я впервые почувствовала ее тепло. – Полагаю, я прихожусь тебе бабушкой.

Я кивнула, и мы обе рассмеялись идиотским смехом. Мимолетная неловкость развеялась, когда она присела и попросила меня рассказать о себе. Я сказала, что живу в Нью-Йорке и работаю в журнале «Космополитен». Что еду с похорон отца, и что Фэй рассказала мне все и дала ее адрес.

– Что ж, сомневаюсь, что она рассказала тебе все, – сказала она, смахнув невидимую пылинку со слаксов. – Но, боже правый, ты через многое прошла, не так ли?

Снова повисло молчание. Мне стало казаться, что я совершила большую ошибку, приехав сюда.

– А ваш муж еще жив? – спросила я осторожно.

– Судья? О, да. Правда, он нездоров, – сказала она, покачав головой. – Деменция. Атеросклероз. Он не помнит той ссоры. Думаю, по большей части он не осознает, что Вивиан больше нет, – она на миг замялась, снова спросила, не хочу ли я кофе, и опять замолчала. – Боюсь, я в некотором замешательстве. Ты застала меня врасплох.

– Я это понимаю. Прошу прощения. Еще час назад я сама не думала, что поеду к вам.

Она наклонилась вперед, покрутила бриллиантовую серьгу. Наше общение было таким натянутым, что я была готова извиниться за вторжение и откланяться, но она сказала:

– Ты, должно быть, считаешь, мы ужасные люди. Полагаю, ты слышала, что произошло между твоей мамой и ее отцом?

– Кое-что. У меня такое ощущение, что там было что-то еще.

– Всегда есть что-то еще, – сказала она с грустной улыбкой. – Честно, когда Вив пришла и сказала нам, что беременна, мы не знали, что делать. Этого-то мы уж точно не могли ожидать. Я хотела отослать ее куда-нибудь. Был такой дом в Вермонте, для незамужних матерей, но судья об этом слышать не хотел. Он был таким гордецом. Таким упрямцем, – она зажмурилась, и морщинки на ее лице обозначились глубже. – Ох, что тут творилось. Ты и представить не можешь, каких гадостей они наговорили друг другу. Это был кошмар. Когда люди любят друг друга, они ни за что не должны говорить такого. Он тогда был такой боров. Упертый. Буквально набросился на нее. Когда он велел ей убираться, у меня внутри все оборвалось. Я пыталась образумить его, но без толку. Он никого не слушал. Но, поверь, он страдал оттого, что так обошелся с Вивиан. Ох, как он сожалел. А когда был готов к примирению, оказалось уже поздно. Мы узнали об аварии от ее подруги, Элейн.

Значит, Элейн знала правду. Конечно, знала. Теперь мне стали понятны кое-какие странности нашего с ней разговора.

– Я столько раз хотела связаться с твоей мамой, а потом и с тобой, но Моррис – он бы не позволил.

– То есть вы хотели разыскать меня?

Она, похоже, удивилась.

– Боже правый, ты дитя моей дочери. Моя кровь.

Ее слова внезапно пробили меня. Я всхлипнула и расплакалась, закрывшись руками. Она протянула мне красивый платок с монограммой. Я стала извиняться, а она утешала меня, пока я вытирала глаза.

Снова повисло неловкое, мучительное молчание, а затем она сказала:

– Готова спорить, Вивиан была прекрасной матерью.

Я снова расплакалась и увидела сквозь слезы фотографию на приставном столике. Зернистое изображение четырех девочек, почти ровесниц, сидевших на диванчике, очень похожем на тот, на котором сидели мы.

– Это она? – спросила я, указывая на девочку посередине.

Все они были симпатичными, но моя мама выделялась особой красотой. В ней было что-то волшебное, даже тогда.

Рут взяла фотографию и снова села рядом со мной.

– Это она с сестрами…

– Сестрами?

– Твоими тетками, полагаю. Это Лорел, Сильвия и Мюриел.

Тетками? У меня есть тетки!

– Им тоже досталось, – сказала она. – Они хотели продолжать общаться с Вив… Думаю, Лорел могла написать ей раз-другой, но этим все и кончилось. Отец им запретил. Девочки его боялись. Как и все мы, полагаю.

– А они еще…

Она кивнула.

– Лорел в Нью-Йорке. Замужем, дочь примерно твоих лет. Это она, – Рут указала на еще одну фотографию. – Это Сьюзан. А Сильвия, – она снова указала на фотографию с сестрами, – она в Гринвиче. У нее дочь и два мальчика. А Мюриел в Уайт-Плэйнс. Замужем, три мальчика, – Рут улыбнулась и встала, указывая на еще одну фотографию, на каминной полке. – А эти маленькие сорванцы – твои кузены.

При этих словах в гостиную вошел, шаркая, сутулый старик с черными кустистыми бровями и белоснежной шевелюрой. Так, вот каким он был, этот зверь. Всемогущий судья.

– Кто тут? Кто… – он застыл с открытым ртом секунд на десять. – Вивиан. Что ты тут делаешь?

– Я Элис. Эли. Дочь Вивиан.

– Моррис, иди в студию, где был, и сиди там.

Но он не сдвинулся с места. Рут повернулась ко мне и заговорила, как бы успокаивая:

– Он то помнит, то не помнит. Путается, – она снова повернулась к нему. – Ты меня слышал, Моррис? Иди, где был, и посиди там.

Но судья подошел ко мне ближе.

– Вивиан, – сказал он с изумлением.

В глазах у него белела катаракта.

– Это Элис, – сказала Рут, снова повышая голос, словно он, к тому же, был глухим. – Это дочь Вивиан.