Лето летающих

- Теперь давайте ему нитку, - говорит столяр, передавая нам опять управление. - Заберется повыше - там ветер ровнее будет.

Небольшими, в один перехват, порциями мы отпускаем нитку. Но тройник наш кончается - заостренная по концам палочка, на которую он был намотан, последний раз покрутившись по земле, сбросив с себя последние ряды ниток, голая и худая, поднимается с земли, попадает к нам в ладони - всё! Нитки кончились.

Змей же, разохотившись, виляет хвостом: "Ну, что там? Давайте еще!" От высоты он уменьшился, стал с ноготок, потемнел - уже не оранжевый, а темно-красный. Стоит не двигаясь, только кончик мочального хвоста туда-сюда...

- Скучает! - говорит столяр. - Но мы его сейчас повеселим.

Из куска бумаги, завалявшейся в его кармане, он делает "письмо" кружок величиной с пол-ладони с дыркой посередине. В эту бумажную баранку он продевает пустую палочку мотка, и кружок повисает на нитке. Но только на миг - ветер подхватывает его, и "письмо" с еле слышным свистом быстро скользит по нитке, мигая, уменьшаясь и темнея. Вот последний раз оно мелькнуло где-то уже на подходе к змею и исчезло. Проходит секунда, и змей начинает водить головой слева направо и справа налево, как это делает человек не дюже грамотный.

- Понравилось! - Графин Стаканыч нам подмигивает. - Внимательно читает.

Но улыбка вдруг сходит с его лица. Нитка незаметно ослабла, и змей опускается. Столяр быстро отбирает у нас нитку и большими взмахами, будто плывя по воздуху саженками, начинает собирать ее. Круги тройника один на один ложатся на землю. Но вот оранжевый попал в течение ветра, выровнялся и потянул опять. Графин Стаканыч, как мы чувствуем, не без сожаления (еще бы: каждому интересно распускать змея!) передает нитку нам.

...Мы круг за кругом отпускаем нитку, забираемся с Костей все выше и выше, и вот в руках, снова голая и пустая, палочка от мотка... Да, змей стал с ноготок, но и люди и дома сверху тоже уменьшились. Вон наша, с зеленой травкой по краям, Николо-Завальская улица, вон Воронежская, Никитская, Фоминская, Хлебная площадь, Киевская... Оттуда все видно, но как страшно... Вдруг палочка с концом нити вырвется из рук!.. Тогда все погибло, как корабль без капитана - игрушка ветра...

Однако пора сматывать: столяру некогда с ребятами да со змеем болтаться среди улицы... Он отбирает у нас нитку и, зажав ее под мышкой, начинает мотать тройник на палочку. Это - тоже искусство! Быстро покрываясь рядами ниток, моток вытягивается по палочке, принимая форму огурца.

Мы следим за этим и вдруг слышим над собой бубнящий, будто руки касаются бубна, звук, и тотчас хвостатая тень косо пересекает улицу...

Мы поднимаем голову. Какой он большой! Какой красивый!..

Еще немного - и путешественник в поднебесье лежит на земле. Он уже не тот, что взлетал, а другой - необыкновенный, какой-то важный... Еще бы! Так высоко летал, что даже вот немного выгорел на солнце. И понятно: с солнцем рядом был.

- Ну, теперь, орлы, смотрите, в чем дело! - говорит Графин Стаканыч, присаживаясь перед змеем на корточки.

Мы и забыли про свое недавнее удивление: почему летает? Мы тоже присаживаемся, и столяр показывает, как устроен хвост, как путы. Оказывается, главное в путах - в трех ниточках, дающих змею правильное положение в воздухе. Секрет даже не во всех путах, а в центральной нитке, которая должна быть только чуть-чуть короче каждой из двух верхних...

Столяр поднимается, отряхивает с колен пыль.

- Ну, вот и все. Забирайте.

Секунду мы с Костей стоим не двигаясь.

- Это нам? - спрашиваю я и не верю.

- Это насовсем? - вторит за мной Константин и протягивает руку, однако не берет змея: ладонь уже в оранжевом отсвете, но еще не коснулась ни бумаги, ни дранок...

Графин Стаканыч делает какой-то неопределенный жест, но мы понимаем: да, наш! Мы хватаем змея, необыкновенного, летающего! Да, летающего из рук...

7. РАЗМЫШЛЕНИЯ НА ЗАБОРЕ

С этого дня мы с Костей были втянуты в "змеиное"... нет, лучше сказать, в "змейковое" дело.

Мы отошли от тех неудачников - правда, безобидных, неунывающих, которые, сверкая пятками, гоняли по мостовой туда-сюда, по ветру и против ветра, свои нелетающие изделия. Нет, мы теперь с Костей были люди степенные, обстоятельные. Мы выходили на середину нашей малопроезжей улицы и, как Графин Стаканыч в тот памятный день, став спиной к ветру и, как он же, обернувшись, словно взглянув на ветер, подкидывали змея. И он летел. Да, летел, как у Графина Стаканыча, с места ввысь. Мы стояли, подергивали нитку, собирали ее, отпускали и были одновременно и на земле и на небе...

Оранжевый - начало всех начал - уже отлетался и лежал у меня под кроватью. У него была пробита из рогатки грудь (получил заряд из-за забора, когда снижался, и злоумышленник не был открыт) и распорот бок (при порыве ветра его отнесло на телеграфный провод). Все это было, конечно, заклеено, но он уже стал не тот: грудь вполне зажила, но бок от клея и заплаты перекосило, и оранжевый в полете кренился влево.

Теперь он лежал под кроватью.