Лето летающих

Но не это говорило о нашей неопытности - позже мы убедились, что и на катушечных нитках можно прекрасно пускать маленьких змеев, - а то, что змеи наши... не летали. Да, мы носились с ними по мостовой туда и сюда - и против ветра и даже почему-то по ветру... Змеи тащились за нами, иногда, как бы из вежливости, они приподымались до высоты забора и, завалившись набок или на спину, снова волочились за нами, поднимая тонкую, как пудра, пыль - пыль, которая бывает только на немощеных улицах провинциальных городов...

Графин Стаканыч меж тем быстро и ловко сооружал нам змея. Мы следили за ним и, по правде говоря, не видели для себя ничего нового. Как делали и мы с Костей, так и он: подогнул слева и справа - чтобы не рвались бока змея - бумагу и, смазав края клеем (клей тоже был не столярный, а из муки), плотно прижал их. Затем на верхний край оранжевого прямоугольника приклеил дранку - так называемый наголовник, а две дранки подлиннее пустил по диагоналям листа.

Все то же самое, и мы так делали. Даже вот это заключительное: столяр быстро перевернул змея на лицевую сторону и двумя пальцами провел по каждой дранке, прижимая теперь не дранку к бумаге, а бумагу к дранке. И мы это всегда делали, чтобы дранки лучше пристали. Да, все так... Почему же наши змеи не летали?..

- Теперь бы ему часок-другой провянуть, просохнуть, - сказал Графин Стаканыч, - да вам, вижу, не терпится... И мне тоже некогда. Так мы его сейчас по ускоренной методе...

С этими словами он, придерживая змея за середину, за перекрестие дранок, поднял его над железной печуркой, где обычно разогревался клей, и стал помахивать змеем, нежа его на теплом восходящем воздухе. Вскоре темные влажные полосы от смазанных клеем дранок, видимые на лицевой стороне, стали светлеть, сливаться с общим оранжевым фоном.

Когда змей высох, столяр, оторвав от нашего тройника одну нитку подлиннее, другую покороче, быстро сделал змею верхние путы. Затем согнул наголовник в слабую дугу, отчего змей как бы выпятил грудь, стал выпуклым.

Оставался только хвост. Вот тут было другое! Мы делали хвост длинным, а путы на нем - короткими, а тут было наоборот. Наш хвост напоминал рогатку с короткими рогульками и длинной ручкой, у Графина же Стаканыча длинные рогульки и короткая ручка...

- Ну, пошли! - сказал столяр.

Это всегда был торжественный, решающе-острый момент: человек выходит с новым змеем. Что будет? Как полетит? Да и полетит ли?..

Столяр же сказал: "Ну, пошли!" - просто, наскоро, так как его ждали дела, конечно, поважнее.

Неся змея на весу, он прошел двор, калитку и, выйдя на середину нашей тихой, с зеленой травой улицы, обернулся, как бы взглянул на ветер. Встав спиной к нему, Графин Стаканыч, держа за нитку, чуть подкинул оранжевого змея.

И он полетел.

Да, как голубь. Прямо из рук...

Раздалось милое и дорогое сердцу змеевика учащенное постукивание вертящегося по земле мотка ниток: он разматывался, худел, уменьшался на глазах...

Впрочем, "дорогим и милым" это стало позже, когда змеи у нас перестали загребать пыль и принялись летать, принялись разматывать мотки... А сейчас пока что мы, раскрыв рты, смотрели, как оранжевый летун, забирая нитку, поднимается все выше и выше - выше дома, выше телеграфного столба (наша измерительная единица высоты), выше двух, трех, выше четырех столбов...

Костя стоял завороженный, подергивая ремешок на синей сатиновой рубашке. Он ухитрился даже на такую высоту смотреть исподлобья.

- Такой же, как у нас, - от волнения он сопел носом, - а летает...

- Хвост у него другой! - почему-то шепотом сказал я.

Каждому создателю лестно и приятно изумление окружающих, хотя бы и мальчишек. Графин Стаканыч обернулся к нам, и все его доброе, с подмигивающими глазами лицо светилось улыбкой.

- Это мы потом разберем, что тут другое, - скороговоркой проговорил он, протягивая нам нитку. - А сейчас держите-ка!

6. ПОЛЕТ

Это был волшебный миг. Это, как мы потом узнали, был центр, главное, это было сердце "змейкового" дела...

Мы с Костей тотчас и вместе схватились за нитку, за наш тройник.

...Нитка, оказывается, живая... Она в полете. Все в полете: нитка, оранжевая бумага, дранки, мочало, наши руки... Да, держась за нитку, мы с Костей как бы тоже летим. И не просто летим, а управляем полетом, может, от этого и чувствуем полет... Вот потянуть нитку, чуть собрать ее - и змей, а значит, и мы забираемся выше; начать отпускать - и змей, кивая, уносит нас с Костей вдаль... Это, конечно, тоже интересно, но так, на слабой нитке, и на крышу сядешь... Нет, лучше, когда выше. Мы перестаем отпускать нитку, и змей, радостно гудя, виляя хвостом, начинает забирать вверх, к облакам. Но тут он добирается до струи напористого ветра, и его угрожающе раскачивает, клонит то вправо, то влево - клонит с затяжками... Нам страшно: вот-вот все мы трое - он, Костя, я - колом пойдем к земле...

Большая, в рыжих волосках рука перехватывает у нас туго натянутую нитку и начинает мелко и часто ее подергивать, как бы приструнивая оранжевого: "Легче, легче, дурачок!" И верно: змей, повиляв, успокаивается.