Лети, майский жук!

Сначала мама кричала, а под конец уже орала. Изо всех комнат начали выходить люди. Первым появился адъютант. Он криво улыбался. Мама окинула его суровым взглядом. Вышли Иван с Людмилой, за ними остальные. Последним был майор. Они не сердились на маму, несмотря на ее ругань и проклятия. Думаю, им было стыдно. Мне показалось, что они шли к кухне только потому, что их устыдила мама. А может, им было стыдно друг перед другом. Ради Кона никто бы из них и пальцем не шевельнул.

Майор что-то говорил собравшимся, давал указания, чертил маршрут пальцем в воздухе, будто инструктировал перед большой битвой. Все вынули пистолеты и во главе с майором двинулись из дома.

Я кинулась в салон к среднему окну: оттуда хорошо виден сад и павильон. Команда храбрецов свернула за угол. Майор подал знак остановиться. Сам он пошел к груше, которую недавно обнимал старшина. Оттуда повелительно закричал, приказывая старшине выйти из кухни и отдать ему пистолет.

В кухне ничто не шелохнулось. Майор, согнувшись, перебежал от груши к японской ели. Опять что-то крикнул. Был он теперь метрах в десяти от павильона. Остальные подтягивались к нему.

Из кухни по-прежнему не раздавалось ни звука. Так могло продолжаться целую вечность, пока майор перебирался бы от дерева к дереву. А что он будет делать у кухни? Там ведь нет деревьев, только клумба с крокусами.

Да… У них есть время. У них много времени. Они не торопятся схватить старшину. Что им Кон? Они его не любили. А я любила! Я выскочила из дома. Никто меня не видел, никто не остановил. Все смотрели на кухню.

Я пробежала лужайку, перепрыгнула через ручей и рванула к саду Архангела. Пролезла сквозь кусты, через поваленный забор в том месте, где раньше Ангел прогуливалась со своей коляской, проползла под телегой Кона. В кухне с тыльной стороны было маленькое окошко. Можно осторожно заглянуть в него. Я очень боялась за Кона. Боялась увидеть его мертвым.

Я поднялась с земли и испугалась. Не со стороны окна, а сзади меня раздался голос Кона:

— Фрау, фрау, тс-сс, это ты?

Оказывается, Кон в серых подштанниках, с гусиной кожей на груди, прятался в повозке.

— Я вылез через окно, когда этот идиот вышиб дверь.

Я вскарабкалась на повозку.

— Тебе холодно?

— Махт никс, фрау, махт никс! — Кон улыбнулся. — Ничего не вижу! Только смутные пятна.

На Коне не было очков.

— Очки остались на кровати, — объяснил он.

С другой стороны павильона слышался голос майора. Он все еще пытался выманить старшину.

— Старшина будет стрелять? — спросила я Кона.

— Кто его знает! — покачал головой Кон.

Суповой котел Очки Грубость Мой план Вранье про больное горло и живот Незнакомые развалины

Старшина не стрелял. Ивану надоела осторожная тактика майора, и он сделал предупредительный выстрел в воздух, потом перепрыгнул через грядку с крокусами, заглянул в разбитую дверь и засмеялся. Затем помахал остальным, чтобы все успокоились.

Я слезла с повозки и заглянула в заднее окно. Действительно, было над чем смеяться! Старшина лежал на каменном в бело-красную клетку полу. Он спал под слоем макарон, кусочков моркови, капусты и фасоли. Его форма была мокрой и жирной. Возле спящего старшины лежал поверженный суповой котел, а на его животе покоился деревянный суповой половник.

Иван, осторожно ступая по блестящему от жира полу, поднял пистолет, смахнул с него фасоль с макаронами и сунул в карман. Потом, не долго думая, пнул спящего. Его сапог угодил тому под ребра. Старшина застонал, открыл глаза, посмотрел, ничего не понимая, затем стер с глаз и щек остатки супа. Наконец поднялся, но опять повалился и попытался заснуть. В кухню зашел адъютант, схватил старшину за руки, а Иван — за ноги. Так они вытащили пьяницу из кухни. Я видела, как его голова проплыла над полом, котлом, над порогом, стукнувшись об него.

Иван смеялся. Адъютант тоже. Они все еще тащили старшину. Голова его волочилась по земле. Песок, пыль, даже мелкие камешки оседали на жирном лице, смешиваясь с кровью. Старшину тащили в комендатуру — под арест.

— Жаль, — сказала я Кону, — что ты этого не видел!

— Нечего там смотреть! — ответил мне Кон.

Я попыталась ему описать старшину под остатками супа. Кон покачал головой.

— В супе не было столько овощей, сколько их было, по твоим рассказам, на Сергее.

Сергеем звали старшину.

— Может, ты ему сочувствуешь? Может, тебе его жаль?

Кон не знал, жалко ли ему старшину. Он попросил меня найти его очки. Я принялась их искать.

В постели очков не было. Они оказались под столом. Но что это были за очки! Дужки погнуты, одно стекло разбито: в нем было три трещины и посредине дырка. Вероятно, на них кто-то наступил.

Кон не сказал своего обычного «махт никс, фрау». Он попытался выпрямить дужки. Но очки сломались посредине. Кон чуть не заплакал.

— Махт никс, махт никс, — утешала его я.

— Очень даже скверно! — Кон был вне себя. — Стекло разбито! Дужка сломана!