Летчик Мишка Волдырь

Шурка приколотил портрет. Это был хороший портрет, делегаткин подарок; та самая делегатка, с лицом в оспе, что провожала ребят, когда они уезжали на Кавказ, принесла его. Ильич в пальто и шапке идет по снегу и улыбается, добрый такой и веселый.

Потом Ленька Александров склеил четыре плаката и выложил по черной глянцевой бумаге красными жилками: Ленин, Ильич, Владимир и Вождь.

Повесили плакаты.

— Хорошо бы еще из цветной бумаги цепки, — сказал Карась — Только мне одному не склеить, долго это.

— А я тоже буду клеить, — сказала Ленка и сразу взялась за дело.

И Лютикова пришла и тоже стала клеить колечки.

— Вы вместе не склеивайте, вы только колечки клейте, — сказал Карась.

Лютикова надула губы.

— Да, хитрый! Я тогда вовсе брошу, — Но не бросила.

Потом увидала, как Карась мудрено клеит, и перестала дуться. Сережка не по одному кольцу склеивал, а по три, с подвесками. Костя за братом побежал, чтоб тот пришел провести в уголок лампочку. Шурка с Волдырем тем временем наладили полку, чтобы на нее класть книжки про Ленина.

— А книг-то у нас почти и нету, — сказал Мишка.

— Ну, будут.

К вечеру Костин брат провел лампочку, ее обтянули красным и зажгли. Карась с Лютиковой поразвешивали цепочки, и стал уголок готов.

— Хорошо-то как! — засмеялась Ленка.

— И светло!

— Очень вышел хороший уголок, — сказал Карасев, обтирая с рук присохший клейстер.

Сперва всем очень понравилось. А потом Шурка скажи:

— Нет, нехорош уголок. Вот я видел в клубе ГПУ, — там на полочке гипсовая головка — по грудям как раз, и не то чтоб маленькая, а как будто живая. А без бюста у нас и не уголок вовсе.

— Хорошо, как у ГПУ деньги есть. А как у нас нет, — сердито сказал Ерзунов. — Бюст, небось, рублей пять стоит, — окуснешься!

— Да, не меньше.

— Катерина Степановна ни за что пять рублей не даст.

— А я говорю — даст!

— Не может она дать, — вмешалась Фроська. — У нас на переезд все деньги ушли, осталось только на питание.

— Ну, что ж, можно с питания снять.

— Да мы уж на каше-то посидели, — просопел Карась. — Будет с нас.

— Нельзя, — сказал Ерзунов. — Слабых у нас много.

— Снять с питания! Снять с питания! — разошелся Костя, — даже красным стал.

Шурка, Волдырь и Чистяков хлынули к Катерине Степановне.

Катерина Степановна — наотрез.

— Я, — говорит, — на это не имею права. Кормежка у нас и то не ахти какая, слабых — смотрите, сколько, — Ленка, Дорошина, Тоня, Горохов, Ерзунов. С питания снять ничего нельзя. И чем у вас уголок плох? Портрет хороший, лампочка светлая, цепочки. Вот и в пятнадцатом, и в седьмом доме бюста нет, и в тридцать первом.

— Ну, там пусть не будет. А мы хотим — стоял на своем Шурка.

— Теперь нельзя. Вот в будущем месяце нам снова на расходы денег дадут, тогда купим. Не все равно, что теперь, что через месяц?

— Было бы все равно, ходили бы в окно, а то ходят в дверь, — сдерзил Шурка.

С тем и ушли.

Шурка с Костей сбегал к делегатке и вернулся, повесив нос.

Вечером, залезая под одеяло, Шурка вдруг сказал:

— А бюст у нас все-таки будет.

— Откуда? — спросили разом и Костя и Кочерыжка.

— Уж я знаю.

— Да ну, откуда, говори!

— Шарика продадим, — отрубил Фролов.

Ребята оторопели. Они уже было окрестили Шурку из-за Шарика «песьим батькой».

— Продадим Шарика? — переспросил Волдырь, привстав.

— Ну да, продадим, а он сбежит.

— А вдруг не сбежит?

— Сбежит. Он хоть цепь перегрызет, а сбежит.

— Шарик безусловно сбежит, — согласился Волдырь.

— А не сбежит — фиг с ним. Туда ему и дорога! — тяпнул Кочерыжка.

Шурка обозлился.

— Шарик сбежит, — сказал он и натянул одеяло на ухо.

Утром Шурка, Костя, Волдырь и Кочерыжка улизнули сейчас же после чая. Шарик очень удивился, когда Шурка, завернув за угол, надел ему на шею веревку. Шурка нарочно прихватил веревку потоньше.

— Ну, Шарок, не выдай, старина! Облапошим мы их с тобой, а?

— Облапошим! — Шарик подпрыгнул и изловчившись, лизнул Шурку прямехонько в нос.

— То-то, — обрадовался Шурка. У него пропал всякий страх, — будто Шарик языком слизал.

— Их, ребята, и бюст же у нас будет! Шик с отлетом.

Шарика забавляла веревка. То он упирался и прыгал на задних лапах, то натягивал веревку в сторону и тащил Шурку вперед.

— Продаешь пса? — спросил Шурку мужик в косматой шапке, когда ребята пришли на ту сторону рынка, где продавали собак, кошек, голубей, лисенят и всякую живность.

— Пятнадцать рублей, — буркнул ему Шурка и, не оборачиваясь, пошел дальше.

— Такому нельзя продавать, — сказал Шурка ребятам. — Он его сразу на цепь посадит, — жди когда сорвется.

И у Шурки, и у Кости, и у Мишки все прыгало внутри; толчея, давка, гам, — от них ещё больше было беспокойно. Только Кочерыжке — ничего: он не любил пса.

— Вон, тому хорошо бы продать, — сказал Кочерыжка, указывая на седенького старика с прогнувшимся посошком. — Он, верно, добрый.

— Верно, — согласился Шурка, и все пошли к деду.

— А, дед, не купишь у нас Шарика? Такой сторож, что мухи не пропустит. Он в это лето шакала порвал.

— Кого?

— Шакала. Нам только кормить его нечем, вот и продаем.

— Видать, видать, хороший пес, и не старый, — сказал дед и погладил Шарика по спине. Шарик ощерился.

— А много за него хотите?