Летающие качели

– Украли! – посочувствовала девушка.

– Нет. Сам ушел. Вырос и улетел.

– А где вы его взяли? – спросил «индус».

– На базаре купила.

– Так вы подите на базар и купите себе другого цыпленка, – предложила девушка.

– Но ведь это будет уже другой цыпленок.

– Ну и что? Он заменит вам прежнего.

– Никого никем нельзя заменить, – сказала тетя Клава. – Даже одного петуха другим…

Дул тугой сильный ветер. Над головой тети Клавы медленно и мощно кружила роза ветров.

Четыре дома, как пилигримы, шли один за другим по краю пустыря.

Шла собака по роялю

– Сидоров!

– Я?

– Ты, кто же еще?

Сидоров медленно поднялся, на его лице остановились недоумение и недоверчивое выражение.

– Иди к доске, – пригласил Евгений.

– Зачем?

– Отвечать урок.

– Так вы же меня вчера вызывали, поставили «удовлетворительно»…

Сидоров произнес не «посредственно», а «удовлетворительно». Видимо, к своей тройке он относился с большой преданностью и уважением.

– Ну и что же, что вызывал, – строго сказал Евгений. – Меня и сегодня интересуют твои знания.

– А что, здесь, кроме меня, никого больше нет, что ли?

– Поторгуйся еще…

Сидоров отделился от своей парты и пошел к доске, сильно сутулясь и кренясь на одну сторону.

Повернулся лицом к классу. Постоял, возведя глаза к потолку.

– Я слушаю, – красивым басом произнес Евгений.

– «Узник». Пушкин. Нет… Пушкин. «Узник».

– Александр Сергеевич, – подсказал Евгений.

– Я знаю. – Сидоров отверг подсказку. – Александр Сергеич Пушкин. Стихотворение «Узник». Сижу за решеткой в сырой темнице…

– В темнице сырой, – поправил Евгений.

– Я так и говорю…

– Продолжай…

– Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный на воле орел молодой.

– Вскормленный в неволе.

– Я так и говорю.

Евгений промолчал.

– Александр Сергеич Пушкин. Стихотворение «Узник». Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный, – Сидоров чуть споткнулся, соображая, где вскормленный, – в неволе орел молодой. Мой грустный товарищ, махая крылом…

– Кто машет крылом?

– Товарищ.

– Какой товарищ?

– Ну, орел…

– Правильно, – сказал Евгений. – Дальше.

– Вы все время перебиваете, я так не могу.

– Начни с начала.

– Александр Сергеич Пушкин. Стихотворение «Узник». Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой. Мой грустный товарищ, махая крылом…

Сидоров прочно замолчал.

– Ты выучил?

– Я учил.

– Выучил или нет? – спросил Евгений и в этот момент почувствовал, как его сильно стукнули по спине возле шеи.

Он повел плечами и оглянулся.

…Не было ни класса, ни Сидорова.

Была комната с нежными сиреневато-розовыми обоями, мягкий, даже на глаз мягкий, диван – такие стоят в гостиных у миллионеров. А посреди комнаты стояла Касьянова с сиреневой челкой, в сизых джинсах и в тельняшке.

– Ты где? – спросила Касьянова, ее глаза цепко читали его лицо.

– На уроке, – сказал Евгений.

– Почему?

– Вчера Сидоров еле-еле двойку на тройку исправил. А сегодня я его опять спросил.

– Двойки, тройки… А я?

– И ты, – сказал Евгений, глядя в ее тревожные глаза.

– Ты любишь меня?

– Да.

Евгений не мог представить себе, что Касьяновой когда-то не было в его жизни или когда-нибудь не будет.

Такое же чувство он испытывал к дочери: было невероятно, что шесть лет назад ее не существовало в природе, и невероятно, что когда-нибудь, далеко после его жизни, окончится и ее жизнь.

– Если ты любишь меня, тогда зачем мы каждый день расстаемся?

– Но ведь мы каждый день встречаемся, – вывернулся Евгений, и она увидела, что он вывернулся.

Касьянова очень хорошо знала его лицо и душу и умела по лицу читать все движения его души, и ей невозможно было соврать. Такое постоянное соглядатайство было даже неудобно.

– Что ты хочешь? – спросил Евгений.

– Я хочу твою жизнь. В обмен на свою.

– Я сказал: со временем.

– Ты говоришь «со временем» только для того, чтобы ничего не решать сейчас.

– Не изводи меня. Я устал.

Евгений затрепетал веками и прикрыл глаза для того, чтобы уйти из-под прицела ее зрачков.

Она увидела его раздражение и трусоватость, и к горлу, как тошнота, подступила безысходность. Показалось, что вокруг сердца образовался вакуум, оно стало быстро расширяться, напряглось до предела и вот-вот лопнет с характерным треском, как воздушный шар.

Касьянова повернулась и осторожно, чтобы не лопнуло сердце, вышла из комнаты.

Евгений видел, как нетвердо она ступает и какой мальчишеский карман на ее джинсах с картинкой и кнопками.

Комната опустела. Евгений моментально соскучился и потащился за ней следом на кухню.

В детстве мать часто брала его с собой в магазин, но внутрь не пускала. Она не хотела, чтобы ребенок существовал в сутолоке, дышал микробами, и оставляла его на улице возле дверей. Он всегда оставался возле дверей и ждал, но в глубине души был уверен, что мать не вернется за ним, а уйдет другим ходом. Он ждал, и у него гудело под ложечкой от ужаса и вселенской тоски. И даже сейчас, через тридцать лет, он помнит это гудящее одиночество. Что-то отдаленно похожее Евгений испытывал, когда подолгу оставался без Касьяновой.

Касьянова стояла над кастрюлей и таращила глаза, удерживая слезы.