У подножия Кикиморы выстроилась недлинная шеренга. Здесь все мои родные по крови и близкие по духу. Я иду вдоль шеренги и вручаю каждому длинную палку, типа ручки от швабры. К палке прибита гвоздем пустая консервная банка, в банку положен чулок, смоченный в бензине. Я поджигаю чулок, образуется буйный факел.
Я вручаю каждому по факелу, и они молчаливой цепочкой поднимаются на Кикимору.
Я отхожу в сторону и смотрю, как они медленно идут мимо меня.
Вот мама.
– Мама, – кричу я, – живи всегда!
– Ладно, – соглашается мама.
Вот Мика.
– Мы скоро постареем, и все уладится само собой. Ты потерпи меня, – прошу я.
– А ты меня, – говорит Мика.
Вот мой ансамбль с Галей во главе.
– Идем с нами! – кричат они.
– Зачем я вам нужен?
– Мы не можем без тебя жить!
Вот дети: Антон, Вадик, Пашка Самодеркин и еще какой-то плохо одетый знакомый мальчик.
– Смотрите под ноги! – кричу я.
Но они идут, эгоистичные, как все дети, и смотрят вверх, на огонь.
Вот иностранцы.
– Дай мне руку, – просит старик. – Мне страшно.
Я встал в цепочку и протянул ему руку.
А с другой стороны знакомый, плохо одетый мальчик протянул руку мне. Я вглядываюсь в него и узнаю себя маленького. Он тащит меня вверх, и я иду за своим собственным детством.
– А я вас узнала.
Я поднял голову. Надо мной стояла царевна-лягушка.
На ней была сиреневая атласная кофта и серая юбка. Она только шла на работу и еще не успела надеть рабочий халат.
– Я сначала вас не узнала, а потом вспомнила. Но вы уже убежали…
Она была еще красивее, чем я думал, но понравилась мне меньше, чем в первый раз. Я от нее отвык.
– Вы что-то путаете… – заподозрил я.
– Вы Климов? – спросила она, решительно глядя мне в лицо.
– Климов. А вы откуда знаете? – искренне удивился я.
– Так вы же трубач! Из ансамбля. Я видела вас в ресторане. У меня и пластинка дома есть…
– Вам нравится?
– Ге-ни-аль-но! – Она потрясла стиснутыми кулачками, потому что восхищение не умещалось в ней. – Гениально, – повторила она безапелляционно, как бы отстаивая бесспорную истину.
Мне даже захотелось ей поверить.
– У тебя есть кто-нибудь? – спросил я.
– Сейчас нет.
– Хочешь, я буду у тебя?
Она вдруг притихла, стала серьезной. Смотрела на меня с недоверием и одновременно с надеждой. Я был новый, следующий человек в ее жизни, а новые люди – это новые надежды.
Я встал, положил руки на ее плечи. Но ладоням скользко было на атласе. Я опустил руки по швам. Смотрел в ее приподнятое робкое лицо – тоже с недоверием и надеждой.
Кто она? Лягушка? Царевна?
А ведь у нее, наверное, имя есть. Я спросил:
– Как тебя зовут?
– А тебя?