Лестница в небо

— Сейчас трудно сказать, но мне кажется, что мальчик будет посильнее в воде, а девочка — в жизни. Потенциал неплохой, хотя до твоего уровня вряд ли, конечно, дотянут. Они полные сироты, их родители погибли, я узнавал — разбились на машине, а бабушка, у которой дети были в тот момент, в скором времени умерла от переживаний. У них никого больше нет — они поздние дети. Долгожданные. Выстраданные. Очень любимые. Им очень плохо здесь. Здесь всем плохо, но у них еще и источники скоро шалить начнут, а ты помнишь, что это такое! Их, конечно, переведут тогда в другие приюты для одаренных, но при этом разлучат — такие места находятся при женских и мужских монастырях, это я тоже узнавал. Ты говорила, что нам с братом мать не нужна, так вот им — нужна.

— Сынок, я же… у меня же работа… контракт… — робко возразила мать, меж тем прикипев взглядом к двойняшкам.

— Уж на няньку-то ты наскребешь. Если надо — я подкину. Кстати, тебе надо бы еще стрясти с нашего училища деньги за мое обучение.

— Тихон Сергеевич уже все сделал. Давно, еще тогда… — отозвалась она, продолжая изучать малышню.

У мамы еще будут свои дети. Что-то очень сомневаюсь, что после моего визита к Милославскому прошение Большакова удовлетворят, хотя я за него принципиально не просил. А если не он, так вон за Сашу выдам, тем более что их источники лучше сочетаются! Да даже за Шаврина — черт с ним! — пусть будет сексот: в семье не без урода! Тем более что один пэгэбэшник у нас все равно уже есть! Но сколько бы сыновей и дочерей она ни родила — мама уже давно доказала, что в ее большом сердце хватит места и для приемных, и для родных. И особо выделять кого-то она не будет. Она бы и обычного ребенка полюбила, но возиться с малявками, имеющими родственные таланты, ей будет намного интереснее, по себе помню.

В тот же день мы, конечно, никого не забрали: требовалось еще собрать кучу документов, подать заявление и прочее, прочее… Но лютая безнадега из маминых глаз стерлась, как не бывало. И почти весь обратный рейс я выслушивал ее планы по обмену квартиры, обустройству детской, поискам надежной няньки и далее, далее, далее… пока не вырубился от усталости. Что ни говори, а эти несколько дней по накалу переживаний выдались у меня тяжелыми.

Павла я уже вроде бы описывал: тот же я, только килограмм на двадцать потяжелее и на двадцать семь лет старше. Это что касалось чисто внешней стороны. Внутреннюю (ха-ха, медсестра, подайте мне вон тот скальпель!) еще предстояло оценить. Все-таки знал я его до сих пор почти исключительно с чужих слов. Полина Зиновьевна ненавязчиво пела ему дифирамбы, Елизар Андреевич когда-то давно нагонял жути, мама… мама на его счет очень выразительно молчала. А несколько слов, которыми обменялся с ним в прошлую встречу, характер не раскрывали.

Обед, на который меня пригласили «показать товар лицом», на этот раз проходил не в тихой почти домашней атмосфере малой столовой, а в большой зале, где за огромным столом легко поместились все прибывшие с Павлом люди. Десять человек свиты, в основном мужчины, весь обед исподтишка меня разглядывали, пытаясь незаметно сравнивать с отцом. Под их острыми изучающими взглядами куски то и дело застревали в горле, но вскоре приспособился: если кто-то слишком долго на меня пялился, то отвечал взаимностью, начиная пристально изучать этого любопытного. В игре в гляделки я неизменно выходил победителем, и не потому, что давить взглядом научился уже давно — на балбесов-курсантов из прошлой жизни эти люди ничуть не походили; на моей стороне было фамильное сходство с их хозяином и правильный выбор одежды — Борис сумел найти в моем гардеробе костюм, который скрадывал юношескую угловатость и зрительно делал меня старше.

После приема пищи свитские разбрелись по своим делам, оставив нас в столовой одних. Мы тоже там не задержались, переместившись по знаку князя в кабинет Потемкина-старшего, а теперь уже его личный. Изменений в обстановке по сравнению с прошлым разом я не нашел, но по мимолетно мелькнувшим на лице князя чувствам догадался, что самому ему этот кабинет не нравится. Те же эмоции, но гораздо сильнее, продемонстрировала княгиня — едва зайдя в помещение, она побледнела и обратила лицо к сыну:

— Мы подождем вас в английской гостиной.

— Хорошо, постараемся долго не задерживаться, — отпустил Павел мать и дочь.

Кивнув мне на диван, князь прошелся по кабинету, зачем-то пристально изучая стены и пол, а потом подвинул себе кресло, в отличие от своего отца не став садиться за монументальный рабочий стол.

— Кем была твоя мать? — спросил он.

— Врачом, в больнице работала.

— Целительница? — удивился он.

— И это тоже немного, — сказать такое о матери, у которой источник самый мощный по жизни даже в столичном госпитале, где собраны лучшие мастера — это явная неправда, но пусть еще попробует найти, где я сфальшивил.

— Ярцевы тебя после ее смерти подобрали?

— Нет, раньше.