Лестница из терновника

– Ты ещё Юноша, – встревает Ри-Ё.

– Ошибаешься, солнышко, – Ви-Э мотает роскошной, непонятно откуда взявшейся чёлкой. – Я уже Дама, только пока не ломаюсь. Но это, мой наивный друг, дело времени.

Храбро. Что тут ещё скажешь…

Я просыпаюсь в полной темноте – погас фонарик – от позывного КомКона. Ага. Почему меня это не удивляет?

Тихо выхожу в сад. Караульных гвардейцев, похоже, уже не настораживают мои ночные прогулки – я их приучил. Ночь восхитительна. Чуть подморозило, скользко и свежо. Небеса чисты, звёзды в них сияют громадные, лохматые. Ночной ветер пахнет настоящей весной, яблоками и ландышами, оттаивающей и снова прихваченной ледком землёй, свежестью…

Я нахожу авиетку, замаскированную под заросли кустов хин-г. Логично и профессионально. Если не вспоминать, что именно тут кустарник не растёт – то кто же полезет в колючки? Мне открывают дверцу – и я выпадаю в осадок.

– Ты что творишь, Коля, скажи на милость? – спрашивает вместо приветствия Антон Семёнович Резников, мой научный руководитель.

Кроме КомКона, нынче у нас в гостях Этнографическое Общество. Рассерженное.

– Добрый вечер, Антон Семёныч, – говорю я и улыбаюсь. – В чём ужас? Кого убили? Кого обокрали?

– Коля, сядь, – говорит Резников мрачно. – И давай по порядку. Что это за дикая выходка с воришкой? Как это назвать вообще? Работорговля? Сутенёрство? Или – что?

– Звучит очень страшно, – говорю я. – Аж жуть. А теперь я хотел бы, с вашего позволения, Антон Семёнович, услышать что-нибудь конкретное и по существу.

– По существу? КомКон требует прекращения твоей миссии – и наши согласны.

– В кои-то веки две серьёзных организации нашли общий язык. Отлично. А почему – именно сейчас, перед принципиальными событиями во внешней политике Кши-На и Лянчина?

– Николай Бенедиктович, – вступает Рашпиль, – выходки такого рода КомКон никогда не одобрял! Богом себя вообразили? Вершителем судеб? Творите неизвестно что, без малейшей оглядки на моральные нормы!

– Погодите, – говорю я. – Давайте разберёмся, в чём вы меня, собственно, обвиняете.

– Коля, – говорит Резников, – как тебе в голову пришло пообещать этому дикарю раба? Что за бесчеловечные игрушки? Ты ведь это всерьёз: собираешься этого малолетнего уголовника отдать будущему варварскому царьку… Я не понимаю, как наш сотрудник мог такое учудить. Сводничество. Я не знаю, как ещё до тебя донести, какую дичь ты тут соорудил…

– Уж не говоря о вмешательстве во внутренние дела, – вставляет Рашпиль.

– Работорговля! Человек из цивилизованного общества! Позор!

– Так, – говорю я. – Для начала, уважаемые господа, хватит причитать. Начнём с этики и моральных норм. Скажите, пожалуйста, какую этику вы имеете в виду: земную или нги-унг-лянскую?

– Земную, естественно! – провозглашает Рашпиль.

– А Нги-Унг-Лян при чём?

– Но вы-то – землянин, Николай! Вы должны свет нести дикарям, а не набираться у них…

– Земная этика не применима на Нги-Унг-Лян. Вообще, – говорю я. – А с точки зрения местной этики я действую строго в рамках. Не говоря уж о соблюдении всех здешних писаных законов плюс – разрешении Государя лично.

– Почему это земная этика не применима? – возмущается Рашпиль.

– Потому что действовавшие в рамках земной этики мертвы или искалечены, – говорю я. – А вы дружно скрываете информацию об этом от работающих в мире резидентов.

– Мерзляков, если вы о нём – это несчастная случайность! – взрывается Рашпиль, а я останавливаю его жестом.

– Простите, Иван Олегович, а Мерзляков – это кто?

Рашпиль кривится.

– Наш резидент, погибший здесь… это, как мы полагаем, о нём вам рассказывала, будь она неладна, эта девица…

– А, крошка Да-Э? Это его обрезали за гнусно аморальное поведение? А факт наличия его трупа в распоряжении здешних анатомов создал прецедент «человека-половинки»? Просто здорово!

– Вы ничего не знаете! – взрывается Рашпиль.

– А почему я об этом ничего не знаю?

Резников воздевает очи горе.

– Коля, ну что ты… и так тут была ужасающая обстановка… все на нервах… Общество решило не травмировать резидентов, только предупредить возможные казусы… Тебя же достаточно хорошо проинструктировали, правда? Ты не повторил чужих ошибок – и слава Богу…

– Я дико извиняюсь, – говорю я, – а Мерзляков – единственный, кого тут… как бы поделикатнее выразиться… наказали за крайнюю безнравственность? Что-то мне подсказывает, что мои коллеги изрядно натворили дел в этом мире – и я в упор не понимаю, почему вы не пресекали их глупость и их бесстыдство.

– Артур Мерзляков, – говорил Рашпиль оскорблённо, – ни бесстыдником, ни дураком не был! Эту дрянную девчонку довёл до слёз какой-то тип, а Артур стал её утешать. И здешние дикари…

– Ну да, ну да. Обнял за плечики, слёзки вытер. Говорил что-нибудь этакое… может, попытался поцеловать. Она была такая милая… здешние лапочки – они невероятно милые. Я понял. А вам даже такая кошмарная история не объяснила, что тут не Земля, Иван Олегович?

– Он вёл себя, как человек!