Лестница из терновника

Всё было нестерпимо плохо – но Элсу решительно не мог себе представить, как изменить это положение вещей. Он просто не умел – и беспомощность становилась тупой болью внутри.

Запись N135-06; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

Южанам не нравится образ жизни северян – и свои апартаменты они переделали, насколько смогли.

Во-первых, они мёрзнут. В комнату, где живут послы, притащили три жаровни; натоплено так, что мне непривычно – в Кши-На любят этакую свежую прохладу. В покоях Государыни – градусов двенадцать-четырнадцать по Цельсию, у южан – все двадцать или больше, и угля они не жалеют.

Во-вторых, им не нравятся изысканные запахи северных благовоний – все курильницы они убрали. Запах дыма от жаровен южанам приятнее, а ещё пахнет овчиной, потом, железом, какой-то пряной травой… Короче, гости создали себе комфортную атмосферу.

В-третьих, Север любит отстранённость и уединение, а Югу неуютно, когда все поодиночке. Видимо, ещё и с тактической точки зрения нервно – а вдруг злыдни из Кши-На решат напасть, убить? За стеной и не услышишь! Поэтому все собрались в кучу: в одной спальне – две постели послов, около двери, в углу – войлочная подстилка для стражника или слуги, в другом углу расположился, поджав ноги, толстый «бесплотный» писец Когу и разбирает какие-то бумаги. Поклонился нижайше, а зыркнул остренько – на его туповатом плоском лице глаза вполне живые и внимательные. Вот интересно, есть ли у него в свите хоть минимальное право голоса? Никудышник, всё-таки…

Эткуру плюхается на постель. Видимо, есть ещё и в-четвёртых: постели в северном стиле жестковаты – все подушки, сколько их нашлось в апартаментах, стащили сюда, на эти две кровати. И Эткуру усаживается, облокачиваясь на дюжину подушек, как падишах.

Северяне на постелях спят, а не принимают гостей. Я собираюсь сесть на пол – тем более, что его застелили войлоком поверх циновки – но Эткуру хватает меня за руку и тащит к себе.

– Садись сюда. Язычники не могут сделать нормальных подушек – пух лезет, когда на них садишься. Поэтому – сюда.

Да ну и ладно. Я сажусь рядом с ним. Он широко улыбается и толкает меня в плечо:

– Здешнее вино – отрава это, а не вино. Вино – у нас. В Чангране. Тут винные ягоды не растут. Тут ничего не растёт, так. Соня!

Я киваю, улыбаюсь в ответ. Входит Соня – человек-загадка. Мои друзья из Кши-На думают, что он – переодетая девица – у меня есть прямая возможность выяснить, что ж это за странное явление природы.

Пока Эткуру распоряжается насчет вина, я рассматриваю Соню.

На нём – странная одёжка: штаны в плиссированных складках, как юбка, широкий блестящий пояс и рубаха из шелковистой ткани – на тонкой фигурке мальчишки, подростка, хотя, для ребёнка Соня слишком высокий. Но, похоже, не девушка – грудь совершенно плоская.

Зато волосы у него длинные и роскошные, заплетены в четыре косы с серебряными зажимами вполне ювелирной работы на концах, перехвачены тонким серебряным обручем на лбу. И обруч – штучное украшение, не холопское: по северным меркам, слуга выглядит шикарнее собственных господ.

А вот лицо у Сони изуродовано. Видимо, клейма рабов – это не художественная вольность рассказчиков, а жестокая правда. А может быть, эта сложная татуировка, жутко выглядящий чёрно-синий орнамент на смуглой коже – считается украшением, а не уродством? Спирали и стрелки орнамента начинаются на лбу, под топазом диадемы, спускаются по переносице, переходят на щёки. Верхние веки отчёркнуты длинными линиями, на подбородке – последняя стрелочка, остриём к губам… Однако, южане татуируют не только женщин? Но – трофеи? Или как?

Возраст за сеткой татуировки определить тяжело, как за вуалью. Заживающая ссадина на скуле Сони нарушает узор справа… эге… Жизнь у него, однако, не малиновый сироп.

И слушая приказ, Соня не смотрит на Эткуру – ресницы опущены, руки сложены на груди – моя невольная ассоциация: «слушаю и повинуюсь». Дослушав, кланяется, бесшумно выходит, пятясь до двери – не поворачиваясь спиной.

– Эткуру, – спрашиваю я, – а Соня – бестелесный?

– Бестелесный, так, – благодушно и небрежно отвечает посол. – И безмозглый. Надоел.

– Как-то он не похож на остальных бестелесных, – говорю я. – Они обычно плотнее, грубее… и лица другие.

– Смотря когда обрезать, – поясняет Эткуру безразлично и непринуждённо, как о животном. – Если в Поре, то будет – как Когу. А если раньше – как Соня. Игрушка.

Лянчинская игрушка. Ага. Теперь понятно, почему с точки зрения северян это – чудовищное оскорбление, даже если сказали в шутку. Нельзя в Кши-На шутить такими вещами.

– Он – раб для спальни? – спрашиваю я, внутренне напрягаясь. Не знаю, как Эткуру отреагирует – северянин мог бы взбеситься из-за одного предположения. Впрочем, принц спокоен, как слон.

– Он – раб для всего. Для спальни – хуже всего, – в тоне мне чудится тень досады. – В этой спальне – я сплю, так. Рабыни Прайда – дома, а здесь – что здесь! Гуо здесь. Лев запретил брать северянок – Барс взбесится. Плебеи-девственники ведут себя, как братья. Невежество.