Лестница

И вдруг звонок Ольги Петровны, секретарши Ковровой, и Мих-Миха, разумеется, тоже: в понедельник встречать у подъезда Михал Михалыча ровно в девять часов утра. Именно у подъезда, предупредила она категорическим тоном.

На детской площадке в снегу возились малыши под присмотром бабушек и мам. Какой-то мужчина в куртке — голова укрыта капюшоном — подошел к одной из них, повязанной белым шерстяным платком, что-то спросил. Видно было, как от их лиц попеременно отлетают облачка пара. Вот женщина протянула руку в сторону окна, в котором стоял Тепляков — по крайней мере, так ему показалось. Видеть его она не могла, но Тепляков почему-то был уверен, что мужчине нужен именно он.

Человек в капюшоне повернулся и пошел к дому. Было что-то знакомое в его фигуре и походке. Вот он на ходу глянул на наручные часы. Тепляков глянул на свои: половина первого. У Машеньки вот-вот закончатся занятия в школе. Лучше всего встретить ее по дороге домой. Тогда ей не придется напоминать ему, чтобы он шел к ним обедать.

С этими обедами. На них настояла она же, а Татьяна Андреевна горячо поддержала свою дочь:

— В самом деле, Юра, зачем тебе ходить по столовым и кафе? Там и готовят не очень, и далеко, и дорого, и ты еще не совсем поправился. И не возражай, пожалуйста! — воскликнула она, выставив перед собой ладони. — Иначе мы обидимся, — заключила Татьяна Андреевна с той решительностью, с какой привыкла разговаривать на службе с непонятливыми посетителями.

И Тепляков согласился. Он выдал Татьяне Андреевне десять тысяч рублей, и ему стоило больших усилий уговорить ее взять эти деньги. Боже, как все запутано и усложнено в этом мире!

Тепляков одевался, когда в дверь позвонили. Он закончил шнуровку своих армейских ботинок и только тогда, разогнувшись, подошел к двери и заглянул в глазок, предварительно удостоверившись, что глазок чист.

Перед дверью, откинув капюшон, стоял Валерка Куценко. И широко улыбался.

— Ну как, узнал меня или нет? — произнес он. — Давай открывай!

Тепляков открыл дверь.

— Вот уж кого не ожидал, так это тебя, — произнес он, отступая в глубь коридорчика.

— А кого ты ожидал?

— Пока в госпитале валялся, ко мне многие из наших приходили. Даже сам Рассадов снизошел до посещения.

— Ну-у, Рассадов! — хохотнул Валерка. — Ему по должности положено. А мне простительно: я, во-первых, узнал о твоем ранении всего неделю назад, потому что был со своим «телом» в краях весьма отдаленных; во-вторых, когда вернулись домой, мое «тело» так прикипело ко мне, что не хотело меня отпускать ни на шаг. Еле вырвался.

— Так ты кого теперь пасешь? Тело в юбке?

— Вот-вот, оно самое.

— А этот, как его — депутат гордумы?

— Ты что, газеты не читаешь? Его ж поперли из думы, завели дело о мошенничестве, а он — не будь дураком! — дернул за границу. Объявлен в розыск. Такие вот пироги.

— И что, так далеко зашел?

— Попробовал бы ты не зайти! Ха-хах! — хрюкнул Куценко, и на его хищном лице расплылась довольная ухмылка. — Ко мне, говорит, льнут многие, а мне для физиологии нужен такой, чтобы без всяких расчетов.

— Так кто она-то? Я у ребят спрашивал, но все только плечами пожимают.

— Никогда не догадаешься!

— Да ладно! Судя по твоей роже, ты не очень-то и хочешь отлипать от нее.

— Это верно: баба что надо, — хихикнул Куценко. — Впрочем, ты ее знаешь: она по нашему ящику выступает чуть ли не каждый день.

— Стоп! Стоп! Стоп! — перебил его Тепляков. — Я, кажется, догадываюсь!.. Изольда?

— Она самая! В постели — не баба, зверь! Я иногда сбегаю от нее на квартиру… ну, помнишь, вместе ходили?

— Как же! Помню! Там еще вдова такая симпатичная с ребенком.

— Вот-вот! — топтался Куценко возле Теплякова, глядя, как тот одевается. — Работаю на два фронта. Боюсь, что еще полгодика — и превращусь в евнуха.

— Всякое излишество вредно сказывается на нашем здоровье, — с шутовским глубокомыслием изрек Тепляков.

— Сказывается, на себе проверил, — лениво откликнулся Куценко, и Тепляков понял, что главное, зачем тот пришел, еще впереди.

Они вышли из дому. Под ногами звонко повизгивал снег. Воробьи, жалобно попискивая, теснились бурыми шариками друг к другу на голых ветках сирени. Вороны, разбросав лапами и крыльями снежную корку, грелись теплом, исходящим от земли, и не взлетали даже тогда, когда люди проходили от них в двух шагах; голуби сбивались в кучу на чугунных крышках канализационных люков и ливневых решетках.

— Давно таких морозов не было, — произнес Куценко, натягивая на голову капюшон. — А все только и знают, что болтать о потеплении!

Они миновали детскую площадку и вышли в пустынный переулок.

Куценко остановился.

— Тут такое дело, Юрок, — начал он, ковыряя носком ботинка снег. — Меня просили передать тебе, чтобы ты… как бы это тебе сказать? — вел себя осторожно и не выпендривался.

— И как это прикажешь понимать? — спросил Тепляков, заглядывая в черные зрачки Куценко.

— Сказали, что ты и так поймешь — без расшифровки. Не дурак, мол, — добавил Куценко, и с любопытством посмотрел Теплякову в переносицу.

— И кто просил? И почему именно тебя?