Леонид обязательно умрет

Он возвращался к ней, сохраняя в своей душе ее взгляд из молодости, которым она посмотрела на него, и шептал про себя только одно: «Лишь бы Утякин не подкачал! Работай, Миша! Я для тебя ничего не пожалею, если сделаешь!»

А потом они цедили вино, вкушали сыры и разговаривали, не замечая бега ночных часов.

– А помнишь, как мы познакомились? – спрашивала она.

Ее кожа под толстым слоем тонального крема, казалось, раскраснелась от ускорившейся крови и от предстоящего воспоминания.

– Конечно, помню. – Он с готовностью направил свое сердце в прошлое. – Я был молод…

– Ты всегда был таким, – улыбнулась она. – Большим восточным человеком без возраста! За сорок лет ты совершенно не изменился!.. Признавайся, ты все-таки цыган!

– Нет-нет!

– Конечно, да!

Она взяла виноградную гроздь и отщипнула от нее ягоду. Виноградина оказалась такой спелой, что кожица лопнула и брызнула соком.

– Вот так и моя кожа, – с улыбкой произнесла Ксана. – Так и моя кожа лопается. Только не от спелости, а от стремления, как ты говоришь, к тлену!

Он постарался пропустить ее слова мимо ушей, сделать вид, хотя в груди стало больно и тесно.

– Помнишь, я пришел к вам в ГДРЗ?

Она кивнула.

– Я случайно вошел к вам в отдел, мне нужно было в отдел писем, а я попал в музыкальную редакцию!

– Ты тогда всем бабам понравился. Тебя еще неделю обсуждали!

– А мне понравилась лишь ты!

– До сих пор не могу понять, что ты рассмотрел во мне?

Ксана вставила в потрескавшийся мундштук сигарету, щелкнула зажигалкой и втянула в себя дым.

– Я вошел и увидел только тебя, – вспоминал Чармен. – Ты вот так же курила, стоя у окна. Длинный костяной мундштук, тонкие длинные пальцы, низкий голос… Я тогда понял, что ты та женщина, которую я надеялся встретить всю жизнь!

Она была очень благодарна ему за эти слова, за его долгую любовь к ней, за трогательное ухаживание в старости.

– Сейчас я – старая. А ты все такой же! – В ее глазах стояли слезы.

– Нет-нет! – возмутился Чармен. – Ты по-прежнему прекрасна! И вовсе ты не старая. Утякин говорит, что твой организм соответствует возрасту двадцатипятилетней женщины!

– Кожа… – печально улыбнулась она.

– Утякин все сделает!.. Я не могу смотреть на твои слезы!..

– Утякин, – повторила она, растягивая фамилию, словно пытаясь распробовать ее на вкус, сравнивая с каким-нибудь продуктом. Как будто в рот положили какую-то бяку. – А помнишь Юлечку?

Он поднял густые, кустистые брови.

– Юлечку Ларцеву, – уточнила она. – Мою самую близкую подругу!..

Ну конечно, он помнил ее. Девочку, умершую при родах. Они тогда еще хотели усыновить мальчика, но им не дали тогдашние власти.

О том несбывшемся желании они подумали в унисон.

– Интересно, жив ли сейчас ее мальчик?

– Если жив, ему сейчас уже к сорока.

– Господи, как время летит!

Ему стало видно, как кровь отхлынула от ее кожи, сделав черты лица бледными, почти неживыми. Он порадовался этому чрезвычайно! Она хочет жить! Она боится смерти!..

– Я не боюсь смерти, – перебила Ксана его мысли. – Я ужасаюсь тому, что мне не довелось в жизни стать матерью!.. Этот мальчик… Как он сейчас?..

– Ты поправишься! Ты обязательно поправишься, и мы возьмем из детского дома другого мальчишку! Сейчас это просто! Ты только не сдавайся!

На мгновение в ее глазах, словно бенгальским огнем, заблистало, а потом так же быстро угасло.

– Поздно, – произнесла она.

– Пожалуйста, не говори так! – проговорил он, сдерживая в голосе надрыв. – Мне же больно!

– Прости. Ты мой самый близкий человек. Я даже маму свою не любила так, как тебя!.. Я не хочу тебе причинять боль… Ты только отпусти меня, пожалуйста! Ты все переживешь, ты – сильный!.. Твоя боль исчезнет!..

Глупая, она не понимала, что упиваться Вечностью можно лишь тогда, когда ее кто-то с тобой разделяет! Существовать одиноким сфинксом, Хеопсовой пирамидой – в этом есть гордость, но нет человеческой радости!.. Где-то в глубинах его сознания Чармен понимал, что Ксанин образ забудется в Вечности, растворится, как сахар в стакане чая. Он знал, что появятся другие образы, их состоятся тысячи, сотни тысяч… В этой дороге и заключается счастье! Счастье – в Бесконечности! А Храм – столб, ударившись о который разбиваешь себе лоб насмерть! Всякая конечность предполагает существовать на чемодане. Жить – готовым к срочному переезду. И никого не спросят, хочет ли он отправиться в путь, у которого есть конечная остановка, на которой выключают свет!..

И тем не менее он хотел идти по дороге Вечности, являющейся Храмом, только с ней!.. Он вдруг стал суров лицом, глаза его сощурились, губы плотно сжались.

– Я не отпущу тебя. Не надейся!

Она ничего не ответила, толкнула с подноса бокал с недопитым вином.

Хрусталь, казалось, летел вниз, словно в замедленной съемке. Ударившись о керамическую плитку, он не разбился, даже подпрыгнул несколько раз, расплескивая вино по сторонам кровавыми брызгами, затем, опустошенный, откатился под диван.