Леонид обязательно умрет

Мальчишка на вид был совершенно обычным, но характер свой заявил с самого начала. Все ему не нравилось в этом мире, а оттого он так часто орал, что выводил из себя почти весь персонал. Мальчишка просыпался ночами по пять раз и тотчас оповещал луну и звезды истошным криком, таким, что будил не только поселенцев яслей, но и, похоже, жителей окрестных домов.

– Замешайте в питание димедрол! – предложила Будёна Матвеевна как-то на производственном совещании. – Заснет как миленький! Видать, рожден от психических! Дальше посмотрим, а если что, переведем в специализированные ясли!

Валентина считала Будёну хоть и несчастной женщиной, но такие директорские размышления и указания поражали своей враждебной глупостью. Сама она не революционеркой рождена была, даже бунтаркой не воспиталась, старалась мягкой дипломатией все решать, а потому предлагала не спешить со снотворным, обещая, что постарается привести младенца в нормальное здоровье иными методами.

– Может, у него с животиком проблемы? – высказывала предположение Валентина. – Газики… Я ему клизмочки поставлю!..

– Ну, дерзай, – милостиво соглашалась Будёна. – У нас как раз Зыкина в декрет пошла. Она в декрет пошла, а ты в ночную походишь!

Сама напросилась, слегка корила себя Валентина. Как же теперь личная жизнь?

Но женщина долго не расстраивалась, рассудив, что интимная жизнь может случаться и днем. В этом даже есть своя прелесть!.. А мальчишечку надо выручать!

Как-то само собой вышло, что она стала называть своего подшефного истерика Ленчиком. Нравилось ей такое ласкательное от Леонида. Что-то разбойничье в этом – Ленчик!

– Ну что ты плачешь, Ленчик? – обращалась она к мальчишке с улыбкой.

«Оттого, что ты дышишь на меня мерзкой котлетой из столовой!» – пытался ответить Леонид, но получалось у него только – «Гы-ы!».

Валентину удивляли его глазенки – такие умные, столько глубины в них виделось бездонной, какое-то великое знание в них чудилось, и казалось, встреться ей мужчина с подобным взглядом, влюбилась бы без оглядки.

Но надо было признать очевидное, что почти все новорожденные дети, даже идиоты, обладали таким взглядом, как будто имели полное знание о мире. А может статься, и имели, но к моменту появления первого зуба знания сии стирались начисто…

– Кажется это, – говорили опытные нянечки. – Они видят-то еще плохо! А соображалка вовсе не включена!

– Да-да, – соглашалась Валентина.

Когда Ленчик, проснувшись ночью, начинал кричать, она спешила к нему, брала на руки, пытаясь укачать, но он обычно не спешил униматься, сучил ногами и старался заехать своей крохотной ступней ей в физиономию.

«И чего трясет меня, как умалишенная! – злился Леонид. – В космонавты готовит, что ли! Сейчас стошнит от этой тряски! Ишь, капуста цветная!»

Он не унимался, захлебываясь в рыданиях ей назло. Выводил рулады ора на немыслимые регистры. Тогда она укладывала подшефного на пеленальный столик и пыталась делать ему массаж животика по кругу, приговаривая:

– Сейчас газики отойдут, и наш Ленчик заснет!

Леонид действительно выдавал из кишечника порцию газов. Делал это старательно, по-взрослому.

Валентина убеждалась, что у ребенка не в порядке с кишками, крепит его, а потому старалась сделать все, чтобы облегчить детские страдания. Даже клизмочку ставила.

На десятую ночную смену Валентина решила, что устала чрезвычайно, так как услышала из младенческих уст отчетливое: «Дура!»

Даже спросила у Ленчика:

– Это ты сказал? – Затем посмеялась собственной глупости. – Ты бы спал лучше! – уговаривала она. – А то тебя димедролом накормят!.. Будёна, она такая – что решит, то сделает!

Услышав про димедрол, Леонид тотчас успокоился. Только снотворного ему не хватало. Наркоманить с пеленок!..

Он затих, просто лежал на руках у Валентины, смотрел на нее во все глаза, обдумывая свое несветлое будущее. Ничего радостного в нем Леонид Павлович Северцев не угадывал.

Она вдруг поймала себя на том, что заснула. Клюнула носом, а оттого проснулась. Открыла глаза, а он смотрит на нее, да так пронзительно, что Валентине стало не по себе.

«Устала, – решила она. – С непривычки».

Поднялась со стула, направилась в душевую, чтобы под прохладными струями воды взбодриться и доработать до утра бдительно.

Спеленатый в куль, положенный на стул, он смотрел на воспитательницу, как она под душем крутится. Какие у Вальки достойные формы, отмечал Леонид, чувствуя, как что-то в его организме начинает работать плохо, да что плохо – так отвратительно, что дышать легкими почти нет возможности!

А когда Леонид сфокусировал свое зрение на Валькиной груди, сердце его зашлось, будто вместо этого самого сердца в груди зажил барабан, на котором сейчас исполняли виртуозную дробь!

«Ну, вот сейчас я перейду в другую форму сознания, – был убежден младенец. – Ну и прекрасно! Чего-чего, а в этом мире счастья точно нет! Нет, и не будет! Одни мучения!!!»

А потом она вновь взяла его на руки, такая теплая, пахнущая простеньким мылом и чем-то еще.

Он прижался к ней, вдыхая часто, а потом вцепился беззубым ртом в грудь, ощущая на языке лишь вкус стираного халата.