Леонард Коэн. Жизнь

Леонард сообщил Палмеру, что «не любит сниматься и перечислил [ему] все причины, почему эта затея ему не нравится», но в конце концов сказал: «Очень вероятно, что этот тур будет последним в моей жизни. Я хотел бы, чтобы он был задокументирован как следует». «После этого мы уже обсуждали только, как я буду снимать», — вспоминает Палмер. Он подписал контракт, по которому ему выделялось тридцать пять тысяч долларов — «скромный бюджет», говорит Палмер, ведь в этот бюджет входил и гонорар съёмочной группе из четырёх человек, и расходы на дорогу, и оборудование; себе Палмер назначил гонорар в две тысячи фунтов, — но, с другой стороны, этот контракт предусматривал для Палмера свободу снимать всё, что ему заблагорассудится, будь то голый Леонард в сауне, Леонард, плачущий на сцене, или Леонард, закидывающийся кислотой перед выступлением. Машэт сказал Палмеру, что платит за фильм свои собственные деньги, «чтобы Леонарду было не о чем беспокоиться»:

- Складывалось впечатление, что [Машэт] был для Леонарда кем-то вроде отца, защитником, нянчившим его и приглядывавшим за ним. Так же было и в туре: он был очень заботлив, в отеле он всегда первым шёл в номер Леонарда и проверял, всё ли в порядке и будет ли Леонарду в нём удобно. Леонард никогда не требовал роскошных апартаментов на верхнем этаже «Ритца», но ему был нужен работающий душ.

Леонард сказал Джонстону, что в этом туре, в отличие от предыдущего, когда они останавливались в лучших отелях Европы, их надо селить «в маленькие номера с небольшой кроватью и столом». Получилось не так, как он хотел. Но похоже, что в последнее время так бывало нередко. Когда Леонард вылетел с группой в Ирландию, где 18 марта 1972 года, сразу после дня святого Патрика, должен был состояться первый концерт тура, Сюзанна была беременна.

Это был выдающийся тур, и камера Палмера зафиксировала всё: и лучшие, полные страсти концерты, и полный бедлам, когда оборудование — а иногда и сам Леонард — выходило из строя. Палмер снимал и закулисную жизнь, и просто жизнь между концертами: например, как разные европейские журналисты берут у Леонарда интервью и задают одни и те же вопросы с разным акцентом. Леонард отвечал на эти вопросы терпеливо, иногда — откровенно, чаще — уклончиво, а порой откровенность и уклончивость в его ответах было невозможно отделить друг от друга. Когда один репортёр спросил, можно ли назвать его практикующим евреем, он ответил: «Я постоянно практикую». Немецкому журналисту он сказал: «Не могу сказать, что моему детству каким-либо образом помешала [Вторая мировая война], но я испытывал чувство эмпатии к своему народу».

Берлинский концерт проходил в том самом Дворце спорта, в котором Геббельс объявил о начале тотальной войны. Леонард, некоторым образом повторяя свой трюк с нацистским приветствием в прошлом туре, решил сам произнести ту же речь. Несмотря на некоторое количество неодобрительных выкриков и свиста из зала, Леонард публике очень понравился. Как видно в фильме, между Леонардом и публикой установилась осязаемая, очень материальная связь. В Гамбурге он спрыгнул в толпу и поцеловал какую-то девушку страстным, долгим поцелуем. «Он продолжался, и продолжался, и продолжался, — вспоминает Корнелиус. — В конце концов, Леонард оказался на полу, и уже стало интересно, не собираются ли они раздеваться». За кулисами Леонард сказал Палмеру: «Я опозорил себя». На следующий день, во Франкфурте, он пригласил публику подняться на сцену, и, пока группа продолжала играть, люди повалили его на пол и стали ложиться на него и друг на друга. «На нём лежала целая куча людей, которые извивались, как червяки, — говорит Корнелиус. — Он совершенно утратил контроль; он поднял свою сексуальную связь с аудиторией на новый уровень».

Женщины буквально становились в очередь. Одна из них, красивая актриса, пришла за кулисы вместе с мужем и — на глазах у него и под взглядом камеры Палмера — недвусмысленно подкатывала к Леонарду. Он ей отказал. «Было много женщин, которые ему приглянулись, — говорит Палмер. — Одно время я думал, что у него очень близкие отношения с Дженнифер [Уорнс]. Если между ними что-то и было, они это очень хорошо скрывали, но, во всяком случае, на снятых нами кадрах они выглядят очень счастливыми вместе». В фильме также есть кадры, на которых Леонард переживает кризис и рассуждает с самим собой — а также с музыкантами, поклонниками, журналистами и Палмером — о разрушительной природе концертов и широкой известности, о вреде, который они наносят художнику. «В душе появляется чувство собственной значимости, которое абсолютно губительно для написания стихов, — сказал он одному журналисту. — Нельзя чувствовать себя значимым и хорошо писать».