Леонард и Голодный Пол

Поскольку Леонард был единственным ребенком и малообщительным, что, в общем, не свойственно единственным детям, народу на похороны пришло немного. На передних скамьях в церкви практически никого не было, кроме самого Леонарда, потому что люди обычно стараются избегать близости к усопшему родственнику и садятся на несколько рядов дальше, чем следовало бы. Поэтому рассчитывать на помощь многочисленной родни Леонард не мог и сам выполнял то, что требовалось во время обряда: читал молитвы верных, собирал пожертвования и делал другие мелкие дела, которые обычно выпадали на долю других, менее близких родственников. В своей проповеди священник говорил об общих вещах, о смерти и надежде, что вызвало у Леонарда чувство облегчения, потому что мама не любила, когда жизнь покойного преподносилась в болтливо-карикатурном виде. Если бы у Леонарда хватило смелости, он сказал бы, что его мать относилась к людям с такой заботой, словно это были птички в ее саду, то есть с безусловной нежностью и щедростью.

В крематории ее гроб, слегка подрагивая, проплыл по рельсам сквозь красную драпировку, напоминая — конечно, не случайно — «Поезд призраков», ее любимый ярмарочный аттракцион. Мама боялась высоты и конкурсов, поэтому ярмарки всегда представляли для нее некоторое испытание, но она ходила туда ради Леонарда и с удовольствием каталась на «Поезде призраков», главным образом потому, что он ехал медленно по темной, украшенной флуоресцентными лампами художественной галерее. Когда гроб исчез за занавесом под напев «Nothing Rhymed» ее любимого Гилберта О’Салливана, Леонард стер слезу с очков и сиротливо вернулся в их общий дом, который теперь стал только его домом.

Когда единственный ребенок теряет второго родителя, на календаре поколений переворачивается страница. Приходится заниматься практическими делами, что-то устраивать, но еще, в более общем смысле, самому встречать то, что преподносит жизнь, и неважно, готов ты к этому или нет. В результате к печали прибавляется замешательство. Именно в таком состоянии, с настроением, упавшим на октаву, Леонард провел первые несколько недель после похорон: не отрываясь, глядел на пирог, выпекавшийся в духовке; долго стоял, уставясь на мешочек с семечками в птичьей кормушке; грустно замирал с текстовым маркером над списком телепрограмм. Если бы в это время вы спросили его, о чем он думает, или каким-нибудь иным привычным способом попробовали вернуть его к действительности — то есть без всякой на то причины побеспокоили его, — он не знал бы, что вам ответить, а его будничное сознание вернулось бы к нему, словно кошка, которая несколько дней где-то гуляла и теперь явилась без всяких объяснений.

Каждый вечер после ужина он сидел на диване, как обыкновенно сидят одинокие мужчины, которым приходится не проводить время, а чем-то заполнять его. Открывал биографию какой-нибудь исторической личности, терпеливо дожидавшуюся своего часа в книжном шкафу. В некоторых книгах закладки торчали всего через несколько страниц после начала, и в описании жизни героя Леонард едва ли продвигался дальше детства. Он чувствовал себя спокойно в книжных магазинах, и сама покупка книг тоже была овеяна спокойствием, но читателем в эти дни он стал рассеянным. Чтение теперь казалось ему занятием гораздо более уединенным, потому что его ухо больше не улавливало мелких шагов матери, хлопотавшей по хозяйству. Он садился за стол и пытался срисовывать картинки из «Ежегодника орнитолога-любителя» — песчанку, прыгающую вдоль берега, или кайру с кладкой яиц грушевидной формы, благодаря которой они не скатываются со скал, — но так как показывать рисунки было больше некому, все детали оперения и цветовые оттенки он прорисовывал небрежно. И конечно, всегда оставался телевизор: из всех возможностей самая привлекательная, хотя на удивление маловостребованная, поскольку рядом на диване не сидела та, с кем он мог все обсудить.

Был бы Леонард другим человеком, он мог бы пойти вечером в паб, встретиться с друзьями, поиграть в дартс, домино, карты или в какую-нибудь другую игру, но от мысли провести время в компании экстравертов ему становилось совсем одиноко. В такие периоды мы узнаем своих настоящих друзей или, как в случае с Леонардом, идем к единственному другу. Так, пытаясь закрыть или заполнить эту пресную главу вечера, Леонард взял привычку искать убежище у Голодного Пола.

Глава 2 Парлевуд

Голодный Пол до сих пор проживал с родителями в семейном доме, в котором он родился и вырос. Уже прошло более тридцати лет из отведенного ему жизненного срока, и, по мнению соседских кумушек, ему то ли не хватало «тонуса», то ли он просто намеревался дождаться здесь кончины родителей, выбрав самый легкий способ вступить во владение семейной недвижимостью. Но Голодный Пол был человеком, чье равнодушие отметало все сплетни. На самом деле он не уезжал из родительского дома потому, что у него была счастливая семья. Возможно, люди гораздо реже, чем хотелось бы, умеют ценить такие вещи.