Леон дворецкий сын

Леон видит, что дело плохо, - начал жене потрафлять, но все равно угодить ей никак не мог. Все ей по его наружности не нравилось, и она к нему придиралась за то, в каком виде его бог сотворил: "у вас, - говорит, - нос бугровый". Он рассудительно ответит: "это от бога", а она, как змея: "нет, говорит, - это от вина, вы много казенного вина пьете, а вы лучше его прячьте да продавайте". Он хочет ей понравиться, намажет нос губной помадой, а она говорит: "так еще хуже. Вы бы лучше не на помаду тратили, а зрительную ложу мне в театр взяли". Он ее в театр свозил, а она вместо того, чтобы мирсити сказать, еще более обиделась, говорит: "Я простых представлений без пения не люблю, мне надо в оперу". Леон повез ее в самую лучшую оперу "Жизнь за царя": "Слушай, - говорит, - сколько хочешь". Здесь уже, разумеется, все вполне хорошо: актриса мальчиком переделась и поет: "Медный конь в поле пал, я пешком убежал", а после Петров делает страшное гудение, но ей и это не нравится: "Медный конь это, - говорит, - одно воображение - его не видно, а у Петрова очень рот большой".

Леон отвечает: "Что тебе в том, если у него рот велик? Нет в том ничего удивительного - потому что он пятьдесят лет поет. Попой ты столько, и у тебя рот растянется", но она ни одного умного рассуждения знать не желает, а требует уже лучше смотреть итальянских Губинотов. Леон говорит: "К чему же нам итальянское, когда мы их языка не понимаем", а она отвечает: "Совсем навпротив, - я очень чужие языки люблю и даже сама по-французски могу говорить". Но как ей у себя по-французски не с кем было разговаривать, так она начала только всем назло простые русские слова в нос пускать: простую лепешку "ланпешкой" назовет, конфетки по ее "ванпасье", и ела бы она все не русскую морковью с свекловьей, а "ванфли" да супы с дьябками. Словом - ума с нею Леон не подберет, как с ней обходиться, а если Леон ей в чем-нибудь чуть сопротивится, она его сейчас вон из комнаты, а сама тюп на ключ. Он говорит: "Разве так можно против закона и религии", а она отвечает из-за двери: "Я все презираю", и сама одна в двуспальную постель уляжется, а его оставит на всю ночь в беспокойной ажидации.

Жизнь Леонова через эти неприятности столь стала отяготительная, что он даже к священнику прибегал - рассказал ему, как духовному отцу, всю подноготную и просит: "Нельзя ли, ваше обер-преподобие, дать ей от священного сана назидацию на лучшую жизнь".

Батюшка не очень охотно, но согласился.

- Я, - говорит, - могу попробовать, но прямо об этом говорить не могу, а если она придет к ковсеношне или к кабедни, - я ей дам просвиру и потихоньку самую легкую шпилечку ей пущу.

И один раз пустил, да только такую легкую, что она просвиру с чаем выпила, а шпилечку и не заметила.

Леон ее стал посылать в другой раз ко всенощной, а она говорит:

- К ковсеношне мне нельзя - я с французским кандитером поеду в итальянский театр смотреть, как будут петь "Бендзорские девушки".

- Ну так еще раз сходим завтра к кабедне.

- И к кабедне, - говорит, - я не могу; потому что мне надо одеваться в концерт дешевых студентов.

Горе взяло Леона ужасное, что батюшка один случай пропустил, а другого нельзя устроить, он и сказал жене:

- Что же хорошего в дешевых студентах?

А она отвечает: "Я очень люблю, как они поют разбойницкую песню "Бульдыгомус игитур", а главное мое в том удовольствие, что вы за мною туда не последуете!"

Так уже без всякой церемонии его отбивать стала, и Леон уж ее и перестал спрашивать: куда идет и откуда ворочается, потому что ему без нее в домашнем житье хотя малый отдых был. Но она, как настоящая корцысканская дочь, на том не перестала, а начала к себе без спросу гостей приглашать: от дешевых студентов прямо привезла к себе одного поляцкого шляхтица, который в гласном суде служит.

- Вот этот господин, - говорит, - если вы под суд попадете, вас оправить может.

Леон это как услыхал, так даже за волосы взялся и говорит: "Не хочу я его оправдания, и в нашем сословии мы закону не подвержены, а или вы с ним убирайтеся, или я уйду, и тогда вас выгонят", но она отвечает по-французски:

- Это очень глупо, нам всем антруи будет хорошо.

Леон пригрозил: "А если, - говорит, - и я таким же манером из себя выйду и себе постороннюю приязнь заведу? хорошо ли это будет?"

А корцысканкина дочь смотрит на шляхтица и уже по-польски отвечает: "Пршелесно!" Такая была переимчивая!

Леон опять к священнику, просит: "Ваше обер-преподобие, нельзя ли еще одну шпилечку!"

Тот отвечает:

- Хорошо, попробую.

И точно, когда раз Леонова жена разоделась и пришла под крещенье к ковсеношне святую воду слушать, он ее после службы за руку взял и ласково сказал:

- Нехорошо.

Она спрашивает: "Насчет чего?"

- Насчет тайны супружества.

А она глазом не моргнула, а ответила: "Я, ваше обер-преподобие, никогда никаких слов на свой счет не беру", - и после того мужу еще хуже объяснилась.

- Вы, - говорит, - очень глупы, что просили духовное лицо мне пропуганду сделать, у меня характер еройский, и я ничего не боюсь, и закон и религия - мне все равно что глас вопивающий.