Ленька Охнарь

Хорошо бы проводить Вику до трамвая. Вызваться? Леонид задержался в раздевалке, ожидая, когда она застегнется, наденет перчатки. Ему захотелось хоть лишнюю минуту побыть возле студентки; от встречи с ней на Леонида словно дыханием теплого весеннего ветерка потянуло — так удивительно легко, приятно стало. Почувствовала ли это Вика? Она скромно опустила глаза, направилась к двери. И, вновь предупреждая движение Леонида, перед ней вырос кавалер — на этот раз Аркадий Подгорбунский. Он был уже в пальто, в фасонисто надвинутой на лоб кепке, с ходу подхватил Вику под руку, повел. Она постаралась отнять руку, засмеялась. Леонид мрачно пошел за ними следом. Всегда и везде он опаздывал.

Однако где же пермячка Анюта? Леонид видел ее на занятиях. Почему Подгорбунский не с нею? Поссорились?

Из двери в лицо дохнуло снежной сыростью, гнилым мокрым ветром.

Когда выходили на улицу, Леонида охватило чувство маленького и мстительного удовлетворения: перед ними блеснуло пенсне под меховой шапкой-пирожком — муж Вики. Подгорбунский немедленно отстал. Сзади их нагоняла пермячка Анюта. Глаза у Анюты были грустные-грустные, лицо особенно желтое, длинное и некрасивое. Леонид подумал, что так же, наверно, выглядит и он: неудачи на всех ставят одинаковую, печать.

Вика с мужем вышли на Чистопрудный бульвар и растворились в туманной мгле, в косых и неверных отсветах фонарей, искажавших фигуры. В последний момент молодая женщина оглянулась на Леонида. Нет, конечно, это ему померещилось. Зачем он ей? Вон у нее какой заботливый муж: приходит встречать. И тут Осокина перегнал студент с обезьяньими ухватками, нырнул за чугунную ограду бульвара на месте, где железная дверка-вертушка впускала и выпускала прохожих. Догнал и схватил-таки Вику под руку с другой стороны. Ну и хлюст! Видно, опытный ходок по бабам!

Мимо Леонида прошли Подгорбунский и Анюта. Оба молчали. Ладный, молодцеватый Подгорбунский намного выигрывал рядом с женой. Кажется, в их отношениях наступил кризис? Или у Анюты отощала сберегательная книжка? Ничего, поступит в среднюю школу преподавать французский, и Аркадий вновь приластится.

Под ногами скользил утоптанный, потемневший снег. Леонид отстал от однокурсников: ехать в одном трамвае не хотелось. Почему это в последнее время женщины, которые ему нравятся, оказываются занятыми? Одна просто обманула. Забыл ли ее Леонид? Проклял в душе? Да, проклял — и остро помнил. Собственно, рана понемногу затягивалась, но стоило ее растревожить — кровоточила, вызывая длительную боль.

Вот теперь Вика. Такая бы, пожалуй, не обманула? Э, да что себя понапрасну мучить? Еще не хватало втрескаться. Она счастлива, и ей совсем-совсем нет до него дела, как, впрочем, и ни одной девушке. Как хоть ее фамилия?

В общежитии койка Ивана Шаткова стояла пустая, непомятая, из-под лоснящейся подушки выглядывал угол папки. Где Ванька пропадает? Тоже, кажется, фруктик, ухо от старой лоханки.

В комнате-цехе стоял обычный шум, гомон, горели десятки лампочек, большинство студентов еще не спало. В соседнем ряду веселая компания пила чай с домашними коржиками, разложенными на тумбочке: кто-то, видимо, получил посылку. Кипяток приносили в солдатском котелке, ставили его на пол.

Едва Леонид откинул одеяло с койки, ткнул кулаком блинообразную подушку, чтобы придать ей хоть сколько-нибудь «пухлую» форму, как пришел Шатков. Мохнатое, засыпанное снежинками пальто его было только наброшено на плечи, будто на дворе стоял теплый октябрь, воротник новой рубахи стягивал галстучек, купленный в первую же стипендию. От его выбритых щек убийственно несло тройным одеколоном.

— Где тебя носит, Ванька? Полночь на дворе. Опять скажешь — у приятеля?

— Точно. Занимались. Головастый, стервец!

— Это он тебе губы помадой измазал?

— Брешешь? — Шатков испуганно тыльной стороной ладони вытер губы.

— Три, три лучше, помада-то из собачьего жира. Это кто ж кого в благодарность целует: «головастый стервец» тебя или ты... ее?

Увидев, что рука его чистая, Шатков кинулся на друга, сгреб и повалил на койку.

— Разыгрываешь, бюрократ задрипанный!..

От возни двух молодых здоровых парней затрещала железная сетка.

— Попался, святой пастор, — задыхаясь от смеха, говорил Леонид, пытаясь вырваться. — То-то гляжу, бреется каждый день... удавку нацепил. Приходит от «головастого стервеца», будто кот из погреба... только что не облизывается. Ну, думаю, ухо от старой лоханки. Секреты в кармане держит, а еще корень...

Боролись они в полную силу. Шатков, хоть и был пониже, обладал цепкой хваткой, а главное, верткостью. Осокину с трудом удалось сбросить его и в свою очередь подмять под себя. Подушка его, одеяло сбились, сползли на грязный кафельный пол.

— Тише, черти, — заворчал на них сосед с другой стороны. — Забыли: чуть свет на занятия?