Ленька Охнарь

— Вероятно, под открытым небом, — засмеялась она. — В общем, команду набрали, а корабля нет. Я шучу, конечно. Нам действительно везде отказали, но выход из положения, разумеется, нашелся! Бубнов разрешил заниматься в помещении Наркомпроса. В связи с этим институт переходит на вечерние лекции. Конечно, опять-таки временно. Рабфаку отвели бывшую немецкую кирку на Старосадском. Так что мы теперь совсем «святое» учебное заведение, — Эльвира Васильевна весело показала глазами на голубовато сияющий в дневном свете купол над головой. — Вот все, чем мы вас можем пока утешить. Повторяю: слишком много появилось новых учебных заведений, и все их считают важнее нашего.

— Ладно, — засмеялся Фураев. — Не такое терпели. Главное, все-таки открыли институт в этом году.

— Вот именно.

За это время в учебную часть подошло еще несколько «бездомников».

Всей группой в четырнадцать человек студенты отправились в новое общежитие.

Стоя на заднем прицепе, Осокин смотрел в открытый проем, поверх решетчатой, в гармошку, дверки, и думал, что вот начинается новая полоса в его жизни. Давно ли приехал в столицу? А кажется — целый год. Сколько событий, впечатлений, новых лиц! Успели разбиться мечты о рабфаке; потерпел крах в любви «с первого взгляда» (у одного ли у него такая чехарда в судьбе?). Зато неожиданно повезло с институтом. Студент вуза — ого! Держи, Ленька, нос кверху! Совсем в люди выходишь. Вот этот серенький, с осенней свежинкой день, вон тех воробьев на липе за каменным забором ему надо запомнить навечно: так началась новая страница в его жизни.

Трамвай, громыхая, дергаясь, неторопливо полз через центр, из-под железной дуги с роликом, потрескивая, сыпались фиолетовые искры. Придерживая ногой чемодан, Леонид с интересом смотрел на Кремль, на деревянную вышку шахты метро: о строительстве первой линии говорила вся Москва. Долго тянулись по Арбату. За Большой Пироговкой почувствовалось приближение городской окраины. Наконец, оставив позади каменные здания, трамвай вышел на большущий пустырь; вдали синим свинцом блеснула Москва-река, за ней густой лес, холмы. Впоследствии Леонид узнал, что это Нескучный сад. Пестрой толпой теснились деревянные домики с затейливыми резными карнизами, уютные дачки, крытые зеленым, красным железом, утопающие в яблонях и давно превращенные в постоянное жилье. Из-за серо-голубых облаков пробилось предосеннее солнце, все вокруг зажглось яркими красками. Привольно играл мягкий свежий ветерок, задирая листву деревьев, в кустарнике на пустыре порхали, с тихим оживлением перекликались птицы, выделялся флейтовый голос иволги, звучные рулады черного Дрозда.

— Уж не на свалку ль нас? — негромко сказал Шатков, когда трамвай, сделав круг на рельсовой петле, окончательно замер.

— Похоже, — засмеялся кто-то.

— Час сорок минут ехали.

— Может, купанемся?

Почти все пассажиры сошли с трамвая до последней остановки. Студенты стали прыгать на мягкую затравевшую землю, потянулись вслед за Кириллом Фураевым, который уверенно, вразвалку направился к длинным многоэтажным корпусам мясного цвета, обнесенным высокой кирпичной стеной.

Широченные ворота были открыты настежь. Корпуса сотнями громадных окон смотрели на необъятный двор; между собой их соединяли ровные асфальтовые дорожки.

— Говорят, то ли за Москвой — рекой на Мытной, то ли здесь раньше выпускали деньги, — сказал Аркадий Подгорбунский. — Неплохо бы найти пачечку банкнотиков.

— И хорошенько всем пообедать! — смеясь, вставил Леонид.

Можно бы и пообедать с бутылочкой абрикотина. А вдобавок, вместо этих громадных корпусов, снять одну небольшую и уютную комнатку. Я поклонник малых форм... в том числе эстрады, и охотно познакомился бы с какой-нибудь цыпочкой из певичек.

Парней и девушек поселили в разных зданиях.

Койки «иностранцы» получили в дальнем кирпичном корпусе, на третьем этаже. Когда по стертым каменным ступеням они поднялись к себе в «хоромы» — все словно запнулись и минуты две молчали.

— Сла-авненько! — тихонько выдохнул кто-то из парней.