Наконец он получил официальное разрешение вернуться на жительство в европейскую часть России. Пришло время расставаться. Все свои нехитрые «сокровища» они поделили между Минькой и Пашей. Оскар Энгберг подарил Крупской на память небольшую брошь в виде книги с именем Маркса на обложке, — он вырезал ее своими руками. Елизавета Васильевна взяла на себя упаковку домашней утвари, а Ленин увязывал в стопки книги. Пришли попрощаться деревенские. Не обошлось без напутственных слов и возлияний, а затем отбывающие направились в Минусинск, где им снова предстояло прощаться, но на этот раз с революционерами, остававшимися в ссылке. Там они должны были захватить с собой Старкова с женой, как и Ленин, возвращавшихся на европейскую территорию России. Одной из остановок на их пути должна была стать Уфа, где Крупской и ее матери надлежало задержаться еще на год.
В Минусинске не было ни речей, ни тостов, — революционеры народ не сентиментальный, им не до того. Возок был доверху забит книгами. Закутавшись в длинные тулупы и обувшись в теплые валенки, женщины заняли свои места в санях. Ленин почему-то от тулупа отказался, но руки прятал в муфту, позаимствованную у Елизаветы Васильевны. И так день за днем, ночь за ночью, останавливаясь только на постоялых дворах, чтобы сменить лошадей, покрывая сотню за сотней километров, они неслись в санях по замерзшему Енисею. Ночами им путь освещала полная луна. Это путешествие по скованной зимним сном реке словно было продолжением блужданий по заколдованному царству.
Для Ленина годы ссылки прошли как в блаженном забытьи, прерываемом иногда кошмарами. Настанет время, и он навсегда забудет Шушенское. Когда в 1921 году ему было предложено в анкете ответить на вопрос: «Где в России вам приходилось жить?» — он ответил: «Только в Поволжье и в столицах». Как будто в его жизни никогда не было ни Шушенского, ни той дороги в санях по зимнему Енисею.
ГЛУХИЕ ГОДЫ
Но только оставьте тогда наши руки, не хватайтесь за нас и не пачкайте великого слова свобода, потому что мы ведь тоже «свободны» идти, куда мы хотим, свободны бороться не только с болотом, но и с теми, кто поворачивает к болоту!
Что делать?
Теперь, когда Ленин был на свободе, он окунулся в подпольную деятельность как человек, долгое время лишенный единственной мыслимой для него среды существования. Прежде он был по сути агитатором, выступавшим перед небольшими группами рабочих; под покровом темноты он переходил из дома в дом, чтобы встретиться с очередной своей аудиторией, а за ним по пятам следовала полиция. Тот период миновал. Перед ним уже была другая задача — издавать свою революционную газету, способную зажечь сердца рабочих, пробудить в них классовое сознание.
Согласно предписанию властей ему не разрешалось жить в Санкт-Петербурге. Он выбрал Псков, город, в котором ему еще не приходилось бывать; Псков находился поблизости от Санкт-Петербурга. Ленин полагал, что отсюда ему будет не трудно при любой необходимости совершать поездки в столицу и обратно и всячески водить полицию за нос, каждый раз изменяя свой облик и выбирая самые неожиданные маршруты. В Петербурге у него были друзья; не где-нибудь, а в Петербурге должна была произойти революция. К тому же там действовали наиболее надежные подпольщики. По его замыслу они-то и должны будут взять на себя обязанность распространения основной массы революционных прокламаций, брошюр и газет, печатающихся за границей, по всей вероятности, в Швейцарии, где социал-демократическая партия имела свою типографию. Но в Пскове за ним усиленно следила полиция, и вылазки в столицу оказались делом не таким легким, как ему раньше казалось. В начале марта, еще по дороге в Псков из Сибири, ему удалось встретиться в Петербурге с Верой Засулич, приехавшей по поручению Плеханова обсудить издание нелегальной газеты. Загодя было решено, что главным редактором будет Плеханов, а в редакционную коллегию войдут Аксельрод, Вера Засулич, Ленин и Мартов; они же будут основными авторами нового партийного органа.
В те дни Вера Засулич уже не была той молодой, красивой женщиной, какой была в пору, когда дружила с Нечаевым. В возрасте двадцати девяти лет она стреляла в петербургского градоначальника Трепова, и ее имя напечатали крупными буквами газеты всего мира. С годами она растолстела, перестала за собой следить, небрежно одевалась и вдобавок страдала глухотой. Ей было около пятидесяти, но она выглядела старше своих лет; во внешности Засулич было что-то, что делало ее похожей на старуху-прачку из татарок — увы, с возрастом явственнее проступил монгольский тип ее лица.