А, возможно, они используют только „химию“ – без прочих каверз… Медикаментозно обострить болезнь фармацевтике тех лет было вполне по силам – хоть в мае 1922 года, хоть в марте 1923 года. Особенно, если предположить, что Троцкий злоумышлял против Ленина как эмиссар космополитической Золотой Элиты, в распоряжении которой всегда были самоновейшие препараты, которыми Троцкого вполне могли снабдить…
Не выжил бы Ильич – хоть в мае 1922 года, хоть в марте 1923 года – троцкистско-бухаринско-зиновьевской компании горя было бы мало.
В 1922 году он выжил и вернулся в строй…
В марте 1923 года он физически после приступа выжил, но в строй больше не вернулся ни на один час.
Но если бы он не только выжил, но и пошёл бы на поправку, а позднее бы удивился – как это он мог продиктовать такое письмо Сталину? – всё можно было бы списать на провалы памяти вследствие обострения болезни…
То, что здесь очень нечисто, доказывается и тем, что, скажем, Володичева, несмотря на прямую просьбу Крупской ленинского письма Сталину не передавать, 7 марта 1923 года Сталину это письмо передала.
Казалось бы – зачем?
Ленин в тяжёлом состоянии, до мелких ли „разборок“ сейчас?! Тем не менее, „письмо раздора“ было передано адресату – надо было зафиксировать и, так сказать, визуализировать конфликт на тот случай, если Ленин оправится.
На „грузинский мозоль“ Ленина тоже, похоже, давили намеренно и с той же подлой целью – разволновать и сорвать процесс выздоровления.
И – не мытьём, так катаньем – в марте 1923 года троцкисты добились полного устранения Ленина из политической жизни партии и страны накануне такого важного события, как партийный съезд. После приступа 6 марта 1923 года, спровоцированного то ли „химией“, то ли интригами, Ленин к работе не вернулся.
Не вернулся вообще – до конца жизни.
В первый момент после приступа 6 марта 1923 года лексикон Ленина – как воспоминал профессор Розанов – составлял всего несколько слов, причём иногда совершенно неожиданно вырывалось: „Ллойд Джордж“, „конференция“, „невозможность“ и ряд других… Понимать Ленина в первые три-четыре месяца было сложно, и в моменты возбуждения он гнал от себя всех врачей, сестёр и санитаров.
Лишь 15 мая 1923 года Владимира Ильича перевезли в Горки… Тридцать пять километров по Каширскому шоссе преодолевали медленно, со всеми предосторожностями. Сопровождали Ленина – по словам медсестры Таисии Беляковой – Крупская, Ульянова и профессор Розанов[1491].
Опять, почему-то, Розанов – хирург, а не невропатолог. Не очень, похоже, доверял своим невропатологам Владимир Ильич, и уж, во всяком случае, не лучшим образом они действовали ему на нервы…
В Горки из Петрограда был приглашён специалист по упражнениям для восстановления речи, и Ленин ими охотно и небезуспешно занимался. С 22 июня началось последнее в 1923 году ухудшение его состояния – вплоть до потери аппетита и галлюцинаций, однако со второй половины июля Ленин пошёл на поправку, это отмечает даже лукавый „биограф“ Луис Фишер.
21 июля 1923 года Ленин навестил жившего в маленьком домике рядом с „большим домом“ управляющего совхозом „Горки“ А. А. Преображенского (1862–1938), бывшего народника, сельского учителя, назначенного управлять совхозом в 1922 году по предложению Ленина.
С Преображенским Владимир Ильич был знаком с девятнадцати лет, с 1889 года – рядом с хутором Алакаевкой, где жили Ульяновы, на хуторе Шарнель располагалась земледельческая колония Преображенского.
Хотя Преображенский и вступил в 1904 году в РСДРП, особой активности он не проявлял, работая с 1902 года на Самаро-Златоустовской железной дороге. Тем не менее, он в партии работал, переписывался с Лениным. В апреле 1905 года Ленин писал ему из Женевы в Самару:
„