Лёлишна из третьего подъезда

Сусанну не приняли ни в одну музыкальную школу города. Её водили к тридцати четырём преподавателям музыки, и тридцать три из них отказались заниматься со злой девчонкой. И только одна старушка согласилась, потому что была глухая и не слышала, что там играют её ученики. Но даже эта старушка через две недели сказала:

– У вас действительно необыкновенный ребёнок. Такого абсолютного отсутствия музыкального слуха я ещё не встречала. Это уникум! Берегите её! Как редкий экземпляр!

Короче говоря, в семье Кольчиковых получилось так, что не родители воспитывали дочь, не бабушки – внучку, а внучка воспитывала бабушек, а дочка – родителей.

И раз эта повесть связана с цирком, то вместо слова «воспитывала» следует говорить: дрессировала.

Алле, оп! Дорогие родители, шагом марш исполнять желания любимого ребёнка! Бабушки, то же самое! Да пошевеливайтесь!

И чтобы доказать вам, что Сусанна была неплохой дрессировщицей, расскажу о её основном номере.

Номер этот она проделывала редко, не чаще двух раз в год. В чём он заключался?

Надо было довести мамуленьку, папуленьку, бабуленек до такого состояния, чтобы они… (Сломалась пишущая машинка. Не выдержала. тск чила буква. П…пр…бую прд…л жать без неё. Нет, пл…х п…лучается. Беру карандаш.)

Надо было довести мамуленьку, папуленьку, бабуленек до такого состояния, чтобы они были готовы выполнить ЛЮБОЕ желание ребёнка. (Карандаш сломался. Беру следующий.)

Для этого Сусанна несколько раз подряд повторяла:

– Умираю… помогите…

И тогда её спрашивали:

– Что сделать, чтобы ты не умирала?

Наступала тишина.

Тишина наступала.

И в тишине звучал слабый голос:

– Пой… те…

И что бы вы думали?

Папа говорил:

– Это возмутительно! – И уходил на кухню.

Мама восклицала:

– За что нам такое наказание? – И шла за ним следом.

Бабушки брали в руки носовые платки, вытирали друг другу слёзы и начинали:

Эй, моряк, ты слишком долго плавал, 
Я тебя успела позабыть! 
Мне теперь морской по нраву дьявол, 
Его хочу любить! 

В глазах злой девчонки появлялся злой блеск.

– Громче! – сипела она. – Веселее!

И бабушки, утерев друг другу слёзы платками, продолжали, притопывая:

Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы 
Всем на дно! 
Там бы, там бы, там бы, там бы 
Пить вино! 

И пили валерьяновые капли.

А Сусанна закрывала глаза и звала:

– Моя милая мамочка!

– Что, детка? – ещё из кухни испуганным голосом спрашивала мама и бежала на зов любимого ребёнка.

– Мне плохо, мамочка.

– Что тебе нужно, миленькая моя?

– Не знаю.

– Ну скажи, золотце. Я всё для тебя сделаю.

– Не знаю.

– Ну вспомни, золотце…

– Не знаю.

– Помяукай! – шёпотом подсказывали бабушки. – Помяукай!

– Мяу… – неуверенно начинала мама. – Нет, не могу!

– Как мне плохо… – сипела Сусанна, сквозь опущенные веки внимательно следя за мамой.

– Мяукай! – сквозь зубы приказывали бабушки.

– Мяу… – неуверенно начинала мама, и губки злой девчонки вытягивались в улыбочку. – Мяу! – уже громче продолжала несчастная мама.

– А он пусть лает, – бабушки кивали на дверь в кухню, где спрятался папа.

Мама открывала дверь в кухню и грозным шёпотом произносила:

– Ребёнку, нашему ребёнку плохо, а ты ничего не хочешь сделать. Тебе трудно немного полаять?

– Но ведь это непедагогично, – шептал папа.

– А если ребёнок умрёт, это будет, по-твоему, педагогично? Лай!.. Мяу, мяу, деточка! Лай, если ты настоящий отец!

– Гав… гав… – покраснев от стыда и непедагогичности, тихо отвечал папа. – Гав… гав…

– Громче! Она не слышит!

– Гав! Гав! Гав!

– Мяу, мяу! Деточка, ты слышишь?

А деточка смеялась, крича радостно и хрипло:

– Ещё! Ещё! А где курочки? Где курочки?

– Здесь мы! – отвечали бабушки и начинали: – Куд-куда! Куд-куда!

– Мяу! Мяу!

– Гав! Гав!

(От злости я сломал уже несколько карандашей. Когда книгу будут печатать, попрошу, чтобы эти места напечатали разными шрифтами. Как карандаш сломается, так тут и сменят шрифт.)

– Ещё! Ещё! – приказывала Сусанна, хлопая в ладоши. – Теперь ты будешь собачкой, он – кошкой, а вы – поросятами!

Наступала тишина. Тишина наступала.

Взрослые смотрели друг на друга, словно спрашивали: «Неужели вынесем и это?»

И отвечали друг другу: «Не знаю».

Сусанна закрывала глаза и – хлоп на спину.

Первым не выдерживал папа, он кричал:

– Мяу! Мяу!

– Гав! Гав! – отвечала мама, а бабушки, обливаясь слезами и разливая валерьяновые капли, хрюкали.

И все смотрели на единственного, необыкновенного, с музыкальными способностями ребёнка и ждали, что будет.

А он – выпороть бы его хоть один раз! – лежал не двигаясь, всем своим видом говоря: «И не стыдно вам? Не можете рассмешить больную! Разве так надо смешить? Докажите мне, что любите меня!»

– Ей опять плохо, – в страхе шептала мама и начинала: – Мяу! Гав! Мяу! Гав!

– Хрюмяу… – отзывался папа. – Хрюгав… Куд-хрю! Мяу-куд!

А бабушки, совсем растерявшись, запевали: