Лекции о "Дон Кихоте"

Потом, за ужином, две дамы-озорницы заставляют неловкого и усталого Дон Кихота танцевать, и наконец, измученный и раздосадованный, он опускается посреди зала на пол, а сердобольный дон Антоньо, увидев, что из страдальца больше нечего выжать, приказывает слугам отнести его в постель.

Но герцог с герцогиней не забыли о Дон Кихоте и Санчо. В шестьдесят восьмой главе, чтобы продолжить забаву, они посылают вооруженных всадников с приказом вернуть их назад. Верховые находят рыцаря с оруженосцем на проселочной дороге и, угрожая им смертью и бранясь, доставляют в замок, в котором Дон Кихот узнает замок герцога. Всадники спешиваются, подхватывают на руки Дон Кихота и Санчо и несут во двор. «<…> Кругом всего двора пылало около ста факелов, державшихся на подставках, в галереях же горело более пятисот плошек… <…> Посреди двора возвышался катафалк высотою примерно в два локтя, под широчайшим черным бархатным балдахином, ступеньки вокруг всего катафалка были уставлены белыми восковыми свечами в серебряных канделябрах, числом более ста, а на самом катафалке виднелось тело девушки, столь прекрасной, что даже смерть бессильна была исказить прекрасные ее черты. Голова ее в венке из самых разнообразных душистых цветов покоилась на парчовой подушке, а в руках, скрещенных на груди, она держала желтую пальмовую победную ветвь». Это Альтисидора в образе мертвой царевны или спящей красавицы.

После пышной церемонии, пения и речей персонажей, изображающих Радаманта и Миноса, выясняется: чтобы расколдовать Альтисидору и вернуть ее к жизни, Санчо придется получить несколько щелчков по носу и несколько щипков. Несмотря на его протесты, появляются шесть дуэний, которым Санчо по настоянию Дон Кихота позволяет щелкать себя по носу и щипать, «<…> но чего Санчо никак не мог снести, это булавочных уколов: он вскочил с кресла и, доведенный, по-видимому, до исступления, схватил первый попавшийся пылающий факел и ринулся на дуэний и на всех своих палачей с криком:

— Прочь, адовы слуги! Я не каменный, таких чудовищных мук мне не вынести!

В это мгновение Альтисидора, по всей вероятности уставшая так долго лежать на спине, повернулась на бок, при виде чего все присутствующие почти в один голос воскликнули:

— Альтисидора оживает! Альтисидора жива!

Радамант велел Санчо утихомириться, ибо то, ради чего он пошел на пытки, уже, мол, свершилось».

Наступает ночь, и пока Дон Кихот и Санчо спят, Сервантес под шелковой маской арабского историка Сида Ахмета замечает, «что шутники были так же безумны, как и те, над кем они шутки шутили, ибо страсть, с какою герцог и герцогиня предавались вышучиванию двух сумасбродов, показывала, что у них у самих не все дома». Шестьдесят девятая глава, в которой описан этот только что рассказанный нами эпизод, называется: «О наиболее редкостном и наиболее изумительном из всех происшествий, какие на протяжении великой этой истории с Дон Кихотом случались». Похоже, автор убежден: чем пышнее зрелище, которое разворачивается на сцене, чем больше в нем статистов, костюмов, света, королей, королев и т. д., тем больше оно поразит читателя (как и нынешнего кинозрителя).

И, наконец, последний обман. Хлеща в темноте по деревьям, Санчо заставляет своего господина поверить, будто он бичует себя, чтобы расколдовать Дульсинею, — будто необходимое количество плетей уже отпущено, и где-то во мраке колдовство с Дульсинеи уже снято. Звезда, внезапно вспыхнувшее небо, упоение победой, торжество. Мне хочется, чтобы вы обратили внимание вот на что: порка буковых деревьев производится тем же самым недоуздком, что и в двух предыдущих сеансах чародейства — в двадцатой главе первой части, где Санчо околдовывает Росинанта накануне приключения с сукновальнями, и в сорок третьей, где служанка Мариторнес подвешивает Дон Кихота на окне постоялого двора.

ТЕМА ЛЕТОПИСЦЕВ, ДУЛЬСИНЕЯ И СМЕРТЬ

ТЕМА ЛЕТОПИСЦЕВ

Как вы помните, ранее я перечислил десять пунктов или композиционных приемов нашей книги. На некоторых из них — к примеру, на том, как Сервантес использует фрагменты баллад, пословицы и поговорки или как он играет словами, мы останавливались лишь мимоходом, поскольку были лишены возможности почувствовать прелесть оригинала сквозь чуждые слои перевода — каким бы хорошим он ни был. Чуть дольше мы задержались на других пунктах, таких, как блестящее искусство диалога и условно-поэтическая, шаблонная манера описания природы. Я привлек ваше внимание к тому, что в ходе развития литературы персонализация чувственно воспринимаемой окружающей среды отставала от персонализации человеческой речи. Несколько более подробно я обсудил вставные повести и аркадскую тему, обратив ваше внимание на умножение различных уровней повествования и на некоторые простейшие формы группировки характеров. Некоторое время нас занимала тема рыцарских романов, и я пытался показать, что элемент гротеска в «Дон Кихоте» не чужд и прочитанным им романам.