– Тогда налей еще, не жидуй! И помоги на свет выбраться, черт бы тебя драл поперек!
Середа пожал плечами, залез в палатку весь, что-то там неуклюже делая одной рукой.
– Можешь перевалиться? Вот сюда. Давай боком потихоньку.
– Ногу помоги затянуть.
– Так?
– А каб ты вспух! Каб цябе перавярнула ды падкінула! – зарычал сквозь зубы раненый, но артиллерист на это никак не отреагировал, видно вошел в положение.
– Тяни плащ-палатку за углы, аккуратно – велел он Лёхе, вылезая наружу.
Тот потянул, не к месту вспомнив, что вот в каком-то кино про Штирлица говорилось, что женщина во время родов зовет маму на родном своем языке, а мужики рожать не умеют, потому, наверное, ругаются на родном, когда сильно больно.
– У, зараза, будь оно неладно совсем триста раз – затихающе рычал раненый, которому видно стало полегче. Он вертел головой, оглядывал полянку. Середа тем временем налил в кружечку еще порцию жидкого лекарства. Поднес лежащему с кусочком хлеба, на который водрузил пластик сала. Себе тоже добавил, но сала трогать не стал, обошелся соленым огурцом. Чокнулись, опрокинули.
– А старшине? – спросил раненый.
– Он здоровый. Ему не надо – ответил сержант.
– Вы сейчас так налечитесь, что даже и не знаю что – отозвался несколько растерянно Лёха.
– Не хвалюйся, дружа. Вельмі дрэнна напівацца падчас баявых дзеянняў… – очень добрым, наставническим тоном заявил раненый в задницу.
– Але ми напиватися не збираємося, тільки для знеболювання – подхватил с полуслова Середа.
– Алкаши чертовы – огрызнулся потомок, уже рассчитывая на выговор и от Семенова и от Жанаева, да и от новых знакомых тоже, когда обнаружат на полянке мертвецки пьяных раненых, да окачурившегося больного – и его, Лёху, посреди всего этого безобразия. Парочка пропойц тем временем приняла по третьей чарке, но к удивлению менеджера бутылку опять закупорили – хотя уровень и понизился – и засунули в мешок.
– Так вот ты нас раньше срока не хорони – строго сказал лежащий.
– Дык я и не думал вовсе.
– Лейтенантик этот – раз сказал, значит сделает. И лекаря достанет. Так что еще поживем, хотя бегать я, наверное, уже не буду. Отбегался. А вот воевать – еще повоюю. И песня эта…
Тут Половченя как-то сосредоточился и хрипловато, тихонько, но не фальшивя, продолжил эту странную песенку:
Середа не удержался и теперь они пели уже в два голоса, хоть и тихо, но красиво, с душой, чему немного мешали нелепые слова песни:
Закончили последний куплет несколько громче, чем бы нужно, но зато с воодушевлением:
Лёха недоуменно пожал плечами и безразличным тоном заявил:
– Пока вы тут водку пьянствуете и безобразия нарушаете, наши товарищи идут, рассчитывая на обед. А обеда – нетушки. И даже примус нетоплен, товарищ артиллерийский Середа! И песни у вас какие-то дикие! Фернандель какая-то, а не песня!
– Да ладно – примирительно заявил сержант – зато мы подняли себе боевой дух!
И как ни в чем ни бывало завозился с готовкой, покрикивая на Лёху, чтобы тот принес воды, подал то то, то это. Как ни удивительно, но и раненый в задницу словно бы повеселел, лежал себе рядом, грыз зубок чеснока и давал разные советы.
Варили опять не пойми что из трофеев. В наобум открытой банке оказалась жидковатая фасолевая каша без ничего. Выбрали с такой же маркировкой на крышке еще четыре таких же. Немного подумав, сошлись на том, что стоит обрезать сало по краям, там где оно немного заветрилось и пожелтело. Его Середа обжарить ухитрился в крышке котелка.
Долго думали – делать с луком или нет, решили лук слопать сырым, организмы настоятельно требовали витаминов. Осмотрели колбасу. Пахло от нее завлекательно. Для вкуса отрезали несколько шайбочек и кинули к салу. Запахло головокружительно.