Лёха

– Воробьев как увидел, что двое мессершмиттов – это так немецкие истребители называются – сзади появились, так и понял, что все, конец. Высота смешная, внизу немцы и сзади двое. Скорость у них выше, маневренность выше, вооружение приличное – и пушечное тоже, в общем – разметелят в один заход. А у него вместо крыльев – вологодское кружево, дыра на дыре и дыра между ними, мотор тянет вполсилы, а больше не дашь – масло тут же закипает, тут долететь-то проблема, а бой принимать – никак. Да и нечем особо, на зенитки много боезапаса потратил, не рассчитал. И не прыгнешь – высоты нет для того, чтоб парашют раскрылся. Конец хоть так, хоть эдак. До фронта рукой подать, да не дотянуть. А немцы что-то мудрят, вместо того чтоб тут же в хвост выйти и срубить – вокруг облетают. Потом ведущий наверху остался, кругаля писать, вроде как в амфитеатре сидит, наблюдает-любуется, а ведомый пошел в хвост Илу вставать. Воробьев сообразил – старший младшему легкую добычу уступил, натаскивает, видите ли, как мама – дочку. И сейчас эта 'дочка' будет из Воробьева жаркое готовить, как он недавно сам зенитчиков внизу поджаривал. И такая злость одолела, что фрицы тут падекатры вытанцовывают, а его уже и за человека не держат, что в голове просветлело.

Мессершмит сзади пристроился, не спеша прицелился, а Воробев свой раскуроченный самолет в последний момент вбок свалил, он это называл 'скольжением ушел', термин такой. Немец стрельбу начал, а толку мало, только по крылу немного зацепил, да и то все больше в дырки улетело. И на скорости мимо проскочил – это Воробьев на своем утиле по небу как самолет братьев Райт ползет, а мессершмитт не битый, да и вообще у него скорости повыше. 'Дочка' видно от 'мамаши' по радио втык получила, на второй заход поперлась со всей дури. Разозлился, надо думать, от неудачи, стал спешить – линия фронта уже рядом. Догнал, пристроился, прицелился, а Воробьев в этот момент вообще скорость сбросил, секунду ждал, что от этого штурмовик утюгом в землю брякнет, благо земля-то рядом, сердце захватило даже, как завис почти, но удержался как-то, вопреки законам физики – а мессершмитт по инерции, толком не выстрелив – мимо уфитилил. Проскочил! Тут уже Воробьев выжал из умирающего мотора все, что тот дать мог, рыло самолету своему задрал, мессершмитт сам в прицел влез – и получил из всех стволов, а их у Ила четыре, прямо в самый какашник, разваливаться начал прямо под первыми же снарядами. Задымил, завинтился и прямо по курсу в землю воткнулся со всей скорости, раз – и все!

Воробьев даже успел порадоваться, пока ведущий мессершмитт из своей зрительской ложи в позицию для атаки спешно выбирался. Потом радоваться было некогда – аккурат наши позиции пошли, да и фриц начал Ил прямо в воздухе потрошить, чудом сумел на брюхо шлепнуться. Опять же с нами повезло – немца отогнали. Это ротный сообразил. Так-то конечно с пистолета он ничего бы мессершмитту не сделал, но мы зато сразу поняли, что делать, а там и секунды важны были. В общем попили чаю, мне ротный велел дать капитану этому сопровождающего бойца и доставить в штаб полка, батальонный распорядился. Мы к разбитому Илу вернулись, капитан оттуда парашют свой достал, с приборной доски что-то свинтил – и тут нас удивил – достает балалайку из кабины. Мы оторопели, а он подмигивает и говорит на полном серьезе, что когда обратно летит – то на балалайке играет!

– Это он зря – сурово осудил легкомысленного летуна доверчивый Семенов.

– Пошутил. Не до балалаек в полете, а эту попросили техники взять, когда со старого аэродрома от немцев эвакуировались спешно, а на новом не до того было, забыл про инструмент. Говорил, что когда трясти стало, сам обалдел – откуда ни возьмись – балалайка в кабине, давай летать туда-сюда и его грифом по физиономии стукать. Когда приземлился уже – вспомнил откуда взялась. Нам на память бортпаек оставил – НЗ летный. Шоколад там, галеты. Хороший человек, душевный. Я ему сопровождающего дал, доставили в полк чин-чином. Так что знаком с летчиками. Вам, старшина, такой капитан Воробьев не встречался?

– Не, у нас штурмовики не базировались – выкрутился Лёха вполне успешно.

– А где это вас так разукрасили? – поинтересовался лейтенант.

– В смысле?

– Да вот у товарища Семенова синяк на поллица, а у товарища Жанаева нос разбит, да и вы морщитесь, когда правой рукой двигаете – видно, что ушиб. И у сержанта Середы дырка свежая – кровь еще красная, не побурела на повязке – невинно пояснил Берёзкин.

– А это товарищ Семенов за хлебушком в деревню сходил.

– А там?

– А там Гогуны.

– То есть?

– Фамилия такая. Бандиты. Предатели, немецкие пособники. У нас к слову и списочек есть основных персоналий. Получили, когда в виде немцев туда приперлись. А синяки и шишки заработали пока фрицы нам свою форму с сапогами отдавали – вспомнил бумаготворчество артиллериста Лёха.

– Не очень охотно отдавали?

– Не то слово. Очень неохотно. Но мы их все-таки убедили.

– Впечатляет. Убедительные, видать, доводы получились – признал лейтенант.