– Болташь многа, покажь лучше – посоветовал Жанаев, который остался без винтовки и потому чувствовал себя не очень комфортно. Пулемет стоял рядом, но на него красноармеец поглядывал не без робости, не знакомая сложная штуковина нагоняла на него неуверенность. И прицел не пойми какой и вообще непонятно все. Еще бурята грызло то, что вчера как-то не успел, не сказал, что нельзя Семёнову одному идти, надо было б вдвоем двигать. В лесу Жанаев не очень был своим, но все же не степняк какой, разобрался бы что куда, в Бурятии леса есть и много, доводилось ходить, хотя почему-то из общения с окружающими знал бурят, что его родину почему-то почти все представляют если и не пустыней, то уж всяко безлесной плоской степью. Теперь его мучило, что ушел товарищ в одиночку. Нехорошо вышло. Больно уж уверенно Семёнов приказал, смутился бурят. Надо, надо было возразить – и еду донести вдвоем проще и легче, и прикрыл бы если что. Вот, например, если подвернет Семёнов ногу – никто и не поможет. А когда тянешь груз большой ногу подвернуть – плевое дело. Потому бурят сидел хмурый и неразговорчивый, на себя злился, что промолчал вчера.
Середа поглядел на советчика взглядом, которым, бывало, оглядывал нерасторопных и непонятливых подчиненных командир батареи, но Жанаев не смутился. Зря взгляд пропал. Потому провозившись из принципа с поучениями еще пару минут, артиллерист и впрямь стал дрессировать летчицкого писаря в прикладывании. Прицеливании и опять прикладывании. Несмотря на то, что Лёха в скором времени взмок, время все равно тянулось медленно-медленно. А Семёнов все не возвращался, хотя солнышко поднялось высоко. Извелись от ожидания все трое, но старались не показывать друг другу, что волнуются. Первым не выдержал все-таки Лёха.
– Мне кажется, или уже полдень? – спросил он.
– Насколько я могу судить по своим часам, оставшимся у рыжего ганса в кармане, сейчас уже ЗА полдень. Солнце вниз пошло. Что скажешь, дитя природы? – повернулся Середа к азиату. Тот не обратил внимания на подначку, пробурчал:
– Прошел полдень.
– Нравишься ты мне, товарищ, прямо Финдлей какой-то! – опять порадовал Жанаева непонятным неугомонный артиллерист.
– Какое еще финлэйд? – почему-то разозлился бурят. Середа понял, что перегнул палку, перестарался от нервности и волнения, от тягостного ожидания. Зря товарища прищемил, тот ведь тоже из мяса, как оказалось, значит тоже на нервах весь.
– Человек такой, шотландский, боролся с английским империализмом, очень немногословный. Про него еще народный поэт товарищ Роберт Бернс написал стихи.
– Книжки читал? – не то поощрительно, не то осуждающе спросил азиат.
– А то ж! У нас хорошая была библиотека, много чего хорошего было. Книга – она источник знаний – не без пафоса сказал артиллерист.
– Про Финдлея-то этого, что там было? – спросил в свою очередь утомившийся от ружейных приемов Лёха.
– Ну, если охота – то вот, помню, в переводе Маршака. Охота послушать? – осведомился покрасневший Середа.
– Давай. Только тихонько.
Артиллерист откашлялся в кулак и тихонько продекламировал:
Помолчали. У Лёхи вертелся на языке вопрос «А чем это шотландец неразговорчивый в этом стихе с британцами боролся?», но он благоразумно решил не нагнетать ситуацию. Азиат тоже вроде как удовлетворился сказанным. Когда молчание стало тягостным, Лёха не выдержал и сказал:
– Что делать будем? Раз Семёнов так задержался – у него явно проблемы.
– Идти нада – отозвался бурят, начав демонстративно собирать вещи.
– Куда?
– На муда – неприязненно заявил Жанаев и добавил:
– Выручать нада.
– Вообще-то он говорил, чтобы мы шли дальше – нейтрально напомнил Середа и выжидательно посмотрел на товарищей.