Лекарь (СИ)

«Ты прав, — пробормотал он, разом растеряв прежний апломб, — я не военный. Я художник. Когда-то я рисовал картины и оформлял разные общественные мероприятия и детские праздники. Я и сам вижу всю безрассудность моих стремлений, но я не мог поступить иначе. Твари разорвали мою семью, у меня на глазах, когда мы переходили очередной участок в горах. Я должен был пойти с этими людьми тоже, возможно тогда…»

Женька послушал еще немного, и махнув рукой, отправился прочь, надеясь, что у Трофима хватит мозгов не повторять прежних ошибок.

По дороге к побережью Женька продолжал воскрешать в памяти страшные подробности недавней трагедии. Неожиданно перед глазами возник любопытный эпизод, вызвавший у Женьки много вопросов. Ему припомнилась последняя тварь, решительно расквитавшаяся со своими сородичами. Рассмотрев задачу со всех сторон, Женька пришел к пониманию, что действия диких логике неподвластны и с этой мыслью втиснулся в опустевший подвал.

Глава 27.

Представитель власти и закона, так решительно впихнувший меня в неудобную военную технику, напомнившую мне старый добрый уазик, первую часть пути не произнес ни слова, оставляя мне непаханое поле для тревог и размышлений. В закопченные окошки грозной боевой машины мне виделись мелькающие редкие посадки и бескрайние просторы, широко раскинувшиеся по обеим сторонам асфальтированной трассы. Я был уверен, что суровый страж везет меня в столицу, предать справедливому суду за совершенные мной преступления. Я был готов понести любое наказание, поскольку и сам устал таскать в себе непроходящее чувство вины. То, что мой спонтанный арест был произведен при таких странных обстоятельствах, наводило на многие мысли. То ли суровый охранник был убежден в моей покладистости, то ли у него напрочь отсутствовало чувство самосохранения. Везти в одиночку убийцу через бескрайние поля мог только очень смелый или очень глупый человек. Мне ничего не стоило прирезать его где-нибудь в степи и, вышвырнув бесчувственное тело в кювет, рвануть в неизвестном направлении. Признаться, меня не раз посещала подобная мысль и однажды настолько овладела моим сознанием, что я с большим трудом подавил в себе желание придать ей материальное воплощение. Военная техника не была оснащена оповестительными приборами, камерами слежения и другими подобными приспособлениями, какими любят украшать свой профессиональный быт представители сильных и значимых. Пока мы катились среди равнин, мой водитель изредка поглядывал в мою сторону, не заводя дружеских бесед. Жесткие сиденья выносливой лошадки отбили в моем нежном организме все, что смогли, и теперь вызывающе поскрипывали в такт движению.

«Куда мы едем?» — наконец не выдержал я неизвестности.

«Мне приказано доставить Вас в целости и сохранности», — тут же четко, по-военному отозвался охранник и снова впился взглядом в дорогу.

«Кем приказано?» — не отставал я, понимая всю бесполезность подобной беседы. Мой попутчик явно получил указание придерживаться строгой секретности и теперь старательно выполнял поставленные задачи. Он ожидаемо промолчал, снова вгоняя меня в панику. Я не боялся наказания, ответственности, да, впрочем, я уже ничего не боялся. Меня тревожила необходимость исполнять новые правительственные постановления в ущерб собственным принципам, а также беспокоили рычаги воздействия на мое чувствительное сердце и гибкую совесть. Единственным способом повлиять на мое решение был и оставался мой единственный родной человек, оставленный в заброшенном подвале на побережье, и я безмерно переживал за его благополучие.

Чем дальше мы продвигались на север, тем стремительнее менялась погода. Где-то в середине нашего пути зарядил мелкий занудный дождик пополам со снегом, подул ветер, и в целом зимняя погода решительно напомнила о себе. На трассе тут же образовались снежные вихри, безжалостно оседающие на лобовуху и мешающие обзору. Водитель нелитературно выругался, и снизил скорость. Потом машина вошла в густую полосу тумана, а потом под колесами захлюпала раскисшая снежная жижа. Моя невзрачная одежка, позаимствованная хозяйственным Женькой в очередном торговом павильоне, мало спасала от внезапно понизившейся температуры, а ноги в невнятных башмаках выбивали звонкую дробь, пытаясь согреться. Военная техника, призванная проходить любые преграды без стона и скрипа, неожиданно забуксовала и остановилась. Стражник несколько раз газанул, зарывая машину в липкую грязь, и снова выдав порцию ненормативной лексики, распахнул дверцу.