Лейтенант милиции Вязов. Книга 2

За поворотом стояли зеленые ларьки, продавцы поднимали фанерные щиты. У одного из них собрались три старушки в белых платочках, громко судачили между собой. К этому ларьку и подбежал старичок, дрожащей рукой вынул из кармана серого пиджака деньги и сказал:

— Никитич, доброго тебе здоровья. Ссуди-ка там меня маленькой.

— Спешишь, Никанорыч? — осклабился продавец.

— Спешу, спешу. Душа горит.

Продавец, покряхтывая, полез в тесный ларек, покопался под прилавком и подал старику четвертинку водки, говоря:

— На, Никанорыч, поправляйся. Лекарство аптечное.

Старик схватил бутылочку, сунул в глубокий карман и торопливо повернулся, но зацепился ногой за ногу и упал. Звякнуло стекло. Старик вскочил, схватился за карман. Из полы пиджака на пыльный тротуар струйкой потекла прозрачная жидкость. Старик побледнел и задрожал еще больше. Он наклонился и начал выжимать полу пиджака, подставляя беззубый рот, чтобы выпить хоть то, что еще не успело вытечь. Старушки наблюдали за ним и покачивали головами.

— Вот ведь оказия какая! Бог покарал, не иначе.

Вдруг старик отбросил сморщенную полу пиджака, выпрямился, сердито оглядел старушек красными подслеповатыми глазами, повернулся и пошел к дому, нескладно ругаясь:

— Анафема! Сукин сын! Бог покарал? Ишь ты! Несчастье шастает за мной, несчастье. Пропади все пропадом. Ах, боже ты мой! Прости меня грешного. Черти за мной ходят, не бог. Чтоб ты околел окаянный, не можешь подать бутылку как следует. Но я тебе еще покажу, будь ты проклят. Анафема! Сукин сын!

Чертыхаясь, старик вошел во двор. Почти вслед за ним вернулась и старуха с кошелкой.

Часа два Михаил сидел в садике. Глаза его слипались, и он куревом старался отогнать сон. К старикам никто не приходил.

А в это время в доме происходило следующее.

Вернувшись из ларька, старик повалился в постель, не раздеваясь, и заохал. Жена бросила кошелку на пол и метнула на непутевого мужа колючий взгляд.

— Опохмелился?

— Какое! — застонал старик. — Купил да разбил бутылку… Пропала вся жидкость.

Обманываешь? Всю вылакал?

Вот те хрест, не вру. Нет ли у тебя там хоть денатурату?

Старуха ничего не ответила, начала возиться около плиты, налаживая керосинку. Потом она из-под лавки достала бидончик, открыла его и по комнате распространился запах керосина. Старик застонал:

— Ох, умираю…

— Черти бы тебя забрали, — отозвалась старуха.

— Бог покарает тебя, ведьма, на том свете. Сама-то, небось, опохмелилась.

Ну, и опохмелилась, — остановилась старуха посреди комнаты. — А тебе и воды не дам.

— Анафема ты!

— Сам ты черт лохматый. Лакать больно любишь! Где теперь брать деньги?

— Надоели они мне…

— Надоели? Тебе еще голову оторвут за то, что могилу выказал. Попомни!

Старик поднялся и сел.

— Оторвут, говоришь? Пускай. Вот пойду и все расскажу. Все равно умирать пора…

Старуха оторопела, похлопала глазами, словно не понимая — о чем говорит муж.

А он повторил:

— Все равно умирать, — и начал подниматься.

— Сиди уж, халява! — закричала старуха и бросилась к нише. Она копалась в каком-то тряпье, а старик, с ухмылкой поглядев на нее, нарочно заохал и повалился на подушку.

Вытащив из тряпья поллитровую бутылку с синеватой жидкостью, старуха налила половину чайного стакана денатурату и подошла к кровати.

— На, лакай, — протянула она мужу стакан.

Но старик неожиданно заартачился.

— Сама пей эту гадость. И так в нутрях горит.

— Ах, ты не хочешь?! — протянула старуха, щурясь. — Не дам и этого. Валяйся.

Старик, кряхтя, поднялся, почесал затылок и проговорил, рассуждая сам с собой:

— Если сейчас пойти, ноги не доволокут. Трясутся, Может, выпить эту гадость и потом отправиться? Так-то оно будет лучше. — Он поднял голову и протянул трясущуюся руку. — Давай, ежиха.

— Одумался?

— Не каркай. — Старик схватил стакан и потихоньку, мелкими глотками выпил денатурат, взял мякиш, обмакнул в соль, пожевал и потом тяжело вздохнул, широко разинув рот. — Отрава, — выдохнул он и повалился на постель. — Полежу малость и пойду.

— Куда? — удивилась жена.

— Туда, к этому самому подполковнику.

— Я тебе пойду, мерин старый!

— Не пугай, давно пуганый.

— Я тебе покажу!

Старуха ярилась, металась по комнате. Старик лежал вверх лицом с закрытыми глазами и говорил монотонно, словно читал молитву.

— Все мне показывают… Скрывай, таись, а пить приходится гадость. С такого питья все равно через месяц окачуришься.

— Давно слышу.

— Теперь все. Наплевал я на вас. Душа изболела…

Старуха сплюнула и принялась возиться около кастрюли, не отвечая и не оборачиваясь к мужу. Она рывка ми брала вещи, бросала их, стучала и гремела. Старик бурчал, бурчал и затих. Но он не спал, изредка поворачивал голову и смотрел на жену. Она тоже исподтишка поглядывала на мужа.

Через полчаса старик попросил:

— Дай-ка еще, да я пойду…

— Не дурачься, Семен!

— Я не дурачусь. Много раз обещал — не делал. Теперь все.

— Семен!

— Дай, говорю!

— Ну, ладно, — прошипела старуха. Она схватила бутылку, налила в стакан немного денатурату, постояла, подумала.

— Ты чего там ворожишь? — спросил старик.