Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы

– Да, сэр, – сказал Хорнблауэр.

Такой ответ больше подходил к ситуации, чем «Есть, сэр», а ничего другого, по-видимому, от младшего мичмана не ожидалось.

– Вам… дайте поглядеть… семнадцать? – Капитан Кин поднял листок, на котором излагалась короткая карьера Хорнблауэра.

– Да, сэр.

– Четвертое июля тысяча семьсот семьдесят шестого года, – задумчиво проговорил Кин, читая дату рождения Хорнблауэра. – Пять лет до моего назначения капитаном. К тому времени, как вы родились, я шесть лет служил лейтенантом.

– Да, сэр, – согласился Хорнблауэр. Добавлять что-нибудь было явно излишне.

– Сын доктора… Надо было выбрать в отцы лорда, если вы хотите делать карьеру.

– Да, сэр.

– Какое вы получили образование?

– Я дошел до греческого класса.

– Так что, вы разбираетесь не только в Цицероне, но и в Ксенофонте?

– Да, сэр. Но не очень хорошо, сэр.

– Лучше бы вы разбирались в синусах и косинусах. Лучше бы вы умели угадать порыв ветра, чтобы вовремя убрать брамсели. Абсолютные причастные обороты нам во флоте ни к чему.

– Да, сэр, – сказал Хорнблауэр.

Он совсем недавно узнал, что такое брамсель, однако мог бы сообщить капитану о неплохом знании математики. Тем не менее он промолчал – инстинкт и недавний опыт подсказывали не лезть с непрошеными сведениями.

– Что ж, выполняйте приказы, изучайте свое дело, и ничего плохого с вами не случится. Вот так.

– Спасибо, сэр, – сказал Хорнблауэр, ретируясь.

Однако капитанские слова тут же начали сбываться прямо противоположным образом. Плохое стало случаться с того самого дня, хотя Хорнблауэр исполнял приказы и усердно изучал свое дело. Все началось с того, что в мичманской каюте появился старший уорент-офицер Джон Симпсон. Хорнблауэр, сидевший вместе со всеми за столом, увидел дюжего красавца лет тридцати, который остановился у входа, совсем как сам Хорнблауэр несколько дней назад, и глядел на собравшихся.

– Привет, – сказал кто-то не слишком сердечно.

– Кливленд, друг мой смелый, – сказал новоприбывший, – убирайся-ка с этого места. Я собираюсь занять свое законное положение во главе стола.

– Но…

– Убирайся, кому сказано! – рявкнул Симпсон.

Кливленд недовольно подвинулся. Симпсон сел на его место и обвел пристальным взглядом мичманов, с любопытством уставившихся на него.

– Да, любезные собратья-офицеры, – сказал он. – Я вернулся в лоно семьи. Меня не удивляет, что все загрустили. Могу добавить: вы еще не так загрустите, когда я вами займусь.

– Но ваше назначение?.. – осмелился спросить кто-то.

– Мое назначение? – Симпсон наклонился вперед и забарабанил пальцами по столу, вглядываясь в вопрошающие глаза мичманов. – Сейчас я отвечу на этот вопрос, но тот, кто рискнет задать его снова, пожалеет, что родился на свет. Эти тупоголовые капитаны из комиссии отказали мне в назначении. Они, видите ли, сочли, что мои математические познания недостаточно глубоки для навигатора. Так что исполняющий обязанности лейтенанта Симпсон вновь мичман Симпсон, к вашим услугам. Да будет с вами милость Божья.

В последующие дни могли возникнуть серьезные сомнения в Божьей милости, ибо с появлением Симпсона в мичманской каюте тихая тоска сменилась подлинными страданиями. Симпсон и прежде был изощренным тираном, а теперь, озлобленный и униженный провалом на экзаменах, стал тиранить подчиненных еще изощреннее. Он был слаб в математике, зато дьявольски силен в искусстве отравлять людям жизнь. Как старший в каюте, он был облечен достаточной властью; злой язык и злая воля обеспечили бы ему эту власть даже при бдительном и твердом первом лейтенанте, а первый лейтенант «Юстиниана» мистер Клэй таким не был. Дважды мичманы бунтовали против произвола Симпсона, но тот оба раза подавлял мятеж своими могучими кулаками: Симпсон с успехом мог бы выступать на ринге. Каждый раз на нем не оставалось ни ссадины, каждый раз его противник получал нагоняй и лишний наряд на салинг от первого лейтенанта за синяк под глазом или разбитую губу. Мичманы задыхались от бессильного гнева. Даже подлизы и прихлебатели – а они, естественно, нашлись – ненавидели деспота.

Характерно, что больше всего возмущало не вымогательство – не ревизия чужих сундуков с конфискацией в свою пользу чистых рубашек, не присвоение лучших кусков мяса, даже не изъятие вожделенной порции спиртного. Это было понятно и извинительно, дай им власть, они и сами бы так делали. Но Симпсон проявлял чудовищный деспотизм, напомнивший Хорнблауэру, с его классическим образованием, о римских императорах-выродках. Симпсон заставил Кливленда сбрить усы, которыми тот неимоверно гордился; он возложил на Хетера обязанность каждые полчаса, днем и ночью, будить Маккензи, так что не высыпались оба. И если Хетер пропускал хоть раз, доносчики тут же сообщали Симпсону.