Быть может, именно это чувствуешь, когда у тебя есть собственные дети, с которыми можно вот так беззаботно дурачиться. Наверное, когда-нибудь он женится, как и большинство мужчин. И тогда, если у него, как ни сложно это вообразить, появятся дети, он вспомнит этот момент. Он попробовал представить себе, как однажды расскажет им: «И вот как-то раз две местных девочки остались ночевать в моей хижине».
Кто знает, может, и нет на свете слов, чтобы описать то, что происходит между ним и Тагаран. Подобно языку племени
Быть может, всему виной бренди, но сидя там, в призрачном свете луны, он испытывал счастье на грани ликования.
Судя по содержанию писем, которые Силк присылал с Роуз-хилл, в житнице колонии было еще тише и унылей, чем он опасался, и единственной новостью за несколько недель было то, что он научился окучиванию, хотя предпочел бы не знать о нем до конца своих дней. Он грозился, что если губернатор не пошлет за ним в ближайшее время, то ему придется слечь с каким-нибудь безболезненным, но серьезным недугом, лишь бы вернуться в Сиднейскую бухту и воссоединиться с другими представителями рода человеческого.
Силк умудрялся писать даже о том, что ему совершенно не о чем писать. Читая его письма, Рук невольно задавался вопросом, оставляет ли он себе копии, чтобы позже включить их в свою книгу. Уж не надеется ли он, что Рук сохранит их переписку?
Только Рук отпустил одного посыльного, как прибыл другой: его вызывали на плац. Кого-то из каторжан застали с поличным: он копал картошку в губернаторском огороде и пытался спрятать ее под полой. Его собирались высечь.
Рук знал: воровства продовольствия допускать нельзя. С этим трудно было спорить. Но голод стал властвовать над жизнью поселенцев. Каторжанки прочесывали побережье бухты, собирая всех попавшихся улиток и моллюсков, но ходили все такие же бледные и тощие, с потускневшим взглядом. Из всех поселенцев один лишь Бругден не терял бодрости. Разве кто увидит, если охотник съест подстреленную дичь прямо в лесу, вместо того чтобы сдать ее в общий котел?
Что до того бедолаги, который стащил картофель… Что ж, человек – живое существо, и ему необходимо пропитание. Взять еду, оставленную без присмотра, – с научной точки зрения – вполне естественный поступок для того, кто голодает.
Но вот безжалостный приговор, что называл случившееся кражей и требовал наказания, – другое дело.
Будучи подданным Его Величества, Рук был обязан подчиниться правосудию, и все же ему было жаль, что тот человек решил украсть картофель. И попытался спрятать его под полой. И больше всего – что его поймали.
У каторжанина были очень светлые волосы – его кудри сияли на солнце, как проволока, а кожа на спине была совсем белая, так что чуть ли не светилась. И блестела: бедолага вспотел. Его тело знало, что его ждет.
Все морпехи обязаны были присутствовать, как и большинство каторжан. Какой смысл в наказании, если его никто не видит? Варунгин тоже пришел и стоял рядом с губернатором, оглядываясь по сторонам. Рук предположил, что это часть его обучения. Вот она, британская цивилизация с фарфоровыми тарелками и тостами за короля, а вот и британское правосудие.
Лицо Варунгина не выражало беспокойства, лишь любопытство. В отличие от всех остальных, он не знал, что ему предстоит увидеть.
В голове у Рука мелькнула мысль. Держа голову прямо, согласно уставу, он окинул взглядом толпу. С истовостью молитвы он надеялся, что не увидит, как из-за дерева с любопытством выглядывает Тагаран, наблюдая за этим необычным собранием
А вдруг она здесь? Вдруг она все же выглянет из-за дерева с таким знакомым ему выражением лица, в котором читается жажда знаний? Решится ли он нарушить строй и подойти к ней и как-то объяснить, прямо на глазах у других морпехов в красных мундирах, что она должна уйти, закрыть глаза, заткнуть уши?
Рук стоял по стойке «смирно», взяв на плечо мушкет. Он уже вспотел в своем красном мундире, сердце гулко билось в груди, а зрелище еще даже не началось.
Он был достаточно близко, чтобы расслышать, как губернатор что-то втолковывает Варунгину, показывая пальцем на вора, которого привязали к треугольной раме посреди открытой площадки, залитой светом палящего солнца.
– Плохой человек. Украл еду.
Варунгин наблюдал, как шевелятся его губы.
– Этот человек взял чужую еду.
Варунгин кивнул, но трудно было сказать, действительно ли он понял слова губернатора.
– За это мы его накажем, – губернатор был решительно настроен донести свою мысль. – Все люди равны. Кто украл, тот должен быть наказан.
Любопытно было слышать эту блестящую мысль – итог многовекового развития британской цивилизации – выраженной в столь лаконичной форме.
Наконец на песчаную площадку посредине вышел человек с плетью. Он встряхнул «кошку», распутывая хвосты, пару раз стукнул рукояткой о ладонь.