- Да нет, с ней-то у меня как раз ничего такого не было. Там был вынужденный брак, почти что фиктивный, по обоюдному согласию. Это со мной история была такая еще до первой жены... Вот, - достал он из кармана футболки небольшую, 6х9 фотографию. - Это я ее издали снял, фотообъективом. А звали ее... Ну, неважно, как ее звали. Назовем ее просто К.
Разумеется, Виктор выбрал наугад какую-нибудь другую букву алфавита. Но поскольку мы уже знаем, что женщина на фотографии - это К., пусть он ее так и называет.
- А кто рядом с ней? - спросила Наталья.
- Этого я до сих пор не знаю. И теперь уже не хочу знать.
10
Виктор рассказал Наталье не только вторую половину истории К., но и ее продолжение, которое по справедливости следовало бы назвать историей О. Однако справедливости нет - и нет у О. своей истории. Она всю жизнь была частью чьих-нибудь историй и так привыкла к этому, что вне чужих историй себя уже не может представить. Она вечная помощница, нянька, утешительница. Она - скорая помощь для чужой любви и повивальная бабка чужих браков. И никогда не причина разводов. Никогда. Может быть, ей бы пошло на пользу, если бы один из ее мужчин хотя бы предложил оставить ради нее семью. Даже если бы заранее знал, что она откажется. Просто предложил. Ради того, чтобы она почувствовала себя не нужной и не незаменимой - такой она и так чувствовала себя слишком часто, но - единственной. Но этого ей было не суждено. Она в глазах мужчин была каким-то общим женским местом. Среднестатистической русской женщиной: довольно привлекательной, но не чрезмерно, не так чтобы увлечь или отпугнуть своей красотой; довольно умной - но тоже в меру, чтобы любой мужчина рядом с ней не чувствовал себя кретином; не высокой и не низкой, не слишком полной, но и не худой, с приятным, но не запоминающимся голосом и с какими-то незаметными, как бы стертыми манерами, так что расставшись с нею, вы на следующее утро вряд ли припомните что-нибудь характерное, отличающее ее от других.
О. была цементом в кирпичной кладке, фундаментом в строении, смазкой в двигателе, постным маслом в салате, предлогом "и" в сложносочиненном предложении, кондуктором в трамвае - купил билет и забыл; снегом зимой, желтой листвой в сентябре, красным флагом на демонстрации. О. была подругой, у которой всегда можно взять ключ от квартиры и занять сотню долларов, у которой легко, так что даже неинтересно, отбить любовника - но невозможно отнять работу, потому что ни один наниматель в здравом уме от такого работника не откажется. О. была матерью, обреченной воспитывать ребенка без отца. И наконец О. была натуральной блондинкой в тысячной толпе блондинок крашеных. Но этого никто не замечал.
История О. - назовем ее все же так - начинается вместе с осенью - вместе с новым учебным годом - первого сентября. Как и положено преподавателю, в этот день Виктор явился в школу за час до первого звонка, в новом темно-синем костюме в узкую белую полоску, в начищенных до зеркального блеска черных штиблетах, в белой рубашке с модным галстуком. Отросшие за лето волосы были коротко пострижены, и кое-где проглядывали полоски белой кожи, заметные на фоне густого загара. Он хорошо выглядел и знал это, и состояние недавно брошенного любовника придавало его облику особую интересность. Так по крайней мере выразились девчонки из девятого "В", где он был классным руководителем.
Он же чувствовал внутри приятную пустоту и спокойствие - которое кончилось в ту самую минуту, когда класс выстроился перед ним в две шеренги, девочки впереди, мальчики сзади, и в первой шеренге, третья справа стояла она - его малютка, его новая ученица, его приговор - если только сейчас не произойдет чуда, если она не окажется кошмарным сном, видением, если не исчезнет без следа, стоит ему закрыть и снова открыть глаза.
Виктор закрыл глаза. Потом открыл. Сон не был сном, видение не было видением - его грех, его вина во плоти и крови стояла перед ним и совсем по-детски почесывала правой рукой укушенный комаром левый локоть.
О, он хорошо помнил этот локоть, именно левый, ушибленный однажды, когда он катал ее в папиной "Победе"; в то самое место, куда укусил ее комар, он ее тогда долго и нежно целовал. Может быть, комар потому и укусил в то самое место, что кожа там была чуть нежнее и тоньше от его поцелуев? Разница, недоступная грубому человеческому глазу, но вполне внятная комариному жалу... А может, не было никакого комара, а была нарочитая демонстрация с ее стороны, напоминание и без того павшему духом преподавателю: вот сюда, сюда ты меня целовал... и сюда тоже... показать, куда еще? Я ведь могу показать...
Да нет, успокаивал он себя, покуда класс по команде физрука "Напра-во! Шагом марш!" двигался мимо него, они же такие юные еще, такие еще дети, и она ничем не выделяется из общей массы, такая же невинная, как и все...