Легкий привкус измены

Вот это и есть навсегда, мог бы я объяснить Алексею Михайловичу. Оно именно такое - с припахивающим рыбой холодком и разговорами про сауну, холодильник и кухонный гарнитур, а вовсе не трагичное и непереносимое, как ты воображал. Утешься этим, потому что в мелких бытовых деталях - холодильнике, сауне, занавесках, билетах на концерт - залог твоего будущего успокоения. Не будь сауны и билетов на концерт, мы жили бы в мире, где возможны трагедии на почве любви. Как в театре. Но мы не в театре, друг мой, мы на Земле - и живем проще и приземленнее. И счастливее - потому что наделены способностью забывать.

"Счастливее? - спросил бы меня Алексей Михайлович двадцать лет назад. Сейчас он такого уже не спросит. - Но разве можно стать счастливым, что-то забыв? Мне кажется, что человек только тогда и счастлив, когда в его памяти совсем свежи воспоминания о только что пережитых мгновениях страсти. А когда я их забуду - что же мне тогда останется?" - "Ну хорошо, - согласился бы я двадцать лет назад. - Возможно, счастье - не самое подходящее слово. Но в то, что именно способность забывать делает нас спокойными и довольными жизнью, - в это ты все-таки должен поверить..."

...........................................................................

............................

- Ладно, не расстраивайся, - снизошла к его страданиям К. - На вот, платок возьми, а то у тебя слезы в глазах...

И поднялась на подножку автобуса. А платок так и остался у него навсегда: маленький, белый, отделанный по краям кружевами, с крохотным пятнышком алой помады в уголке.

8

В этой истории с К. Алексей Михайлович отделался довольно легко. Он хоть и страдал, лишившись прелестной любовницы, но страдал не слишком сильно. Только в те минуты, когда он стоял на остановке и смотрел вслед автобусу, - только тогда страдание его было велико. И только тогда оно было подлинным - из числа тех страданий, на какие мы с вами способны не каждый день. Такое страдание украшает человека. Делает его лучше и чище. Возвышает над собой. Жаль, что ненадолго.

Когда Алексей Михайлович отвел глаза от исчезающего вдали автобуса, когда машинально опустил руку с платком (до этого он театрально прижимал его к губам), когда достал пачку сигарет и щелкнул зажигалкой - тогда он еще содержал в себе страдание целиком, во всей его первозданной силе и чистоте. Но едва он глубоко затянулся, испытав при этом непривычное, усиленное по контрасту со страданием, удовольствие, едва повернулся и сделал первый неуверенный шаг, чтобы уйти с остановки, что-то в нем шевельнулось, будто стрелка чутких весов, и страдание его пока что едва заметно, но уменьшилось.

И с каждым шагом, приближающим его к дому, оно становилось все меньше и меньше. И даже не в том дело, что меньше - человеку не обязательно взваливать на себя неподъемную ношу, чтобы глубоко и по-человечески страдать, вполне хватит и несчастья средней величины, - а в том, что с каждым шагом и каждой сигаретной затяжкой его страдание становилось уже не таким настоящим, не таким всеобъемлющим. Уже не страдание полностью заполняло и растягивало оболочку в форме мужчины двадцати пяти лет от роду с искаженным болью лицом, вытесняя из нее все мелкое, суетное, пошлое, а мужчина двадцати пяти лет от роду нес в себе наряду с мелким, суетным и пошлым еще и страдание. И поскольку он не мог себе позволить отдаться страданию целиком - такая возможность предоставляется только героям дамских романов, - а должен был продолжать жить своей привычной жизнью, ему кроме страдания требовалось многое другое, по большей части мелкое, суетное и пошлое, однако объем оболочки был ограничен, и ему приходилось все сильнее и сильнее сжимать свое страдание, делать его соразмерным прочим эмоциям, чтобы оно заняло лишь отведенную для него часть объема, нашло место в общем ряду, как новая, очень важная, но все же стандартного размера книга находит место на книжной полке, которая с виду кажется забитой до отказа.

Пару дней спустя страдалец уже с некоторым трудом отыскивал среди мелкого, суетного и пошлого свое заметно уменьшившееся страдание. Пожалуй - слишком уменьшившееся, почти до неприличия, так что и страданием его теперь трудно было называть - так себе страданьице. И ему приходилось преувеличивать его, высиживать, как яйцо, чтобы оно стало чуточку побольше и поживее, потому что оно было единственным напоминанием о пережитом. Однако это было бесполезное занятие: подчиняясь объективным законам, страданьице неумолимо сокращалось с каждым днем, и примерно неделю спустя ему уже приходилось делать ощутимые усилия, чтобы хоть что-то почувствовать, а по прошествии двух недель от страданьица осталось только слово, пустая графическая оболочка, разбитая скорлупа - без цыпленка и без яйца.

Именно тогда Алексей Михайлович вывел свой личный Первый закон любовной термодинамики. Закон этот гласит:

"После того, как любовные отношения между мужчиной и женщиной прекращаются, страдания, причиненные разрывом, длятся ровно половину того срока, что длились отношения".

9