Легкий привкус измены

Когда К. еще раз, уже после акта, отказывает ему в новом свидании, он не понимает, что она отказывает окончательно, думает, что она занята завтра, послезавтра и еще, может быть, день-два, что он в состоянии пережить, но она спокойно, недрогнувшим голосом произносит столь пугающее поэтов и влюбленных "Никогда".

- Что значит "никогда"?

- "Никогда" значит "никогда", - размеренно, в такт движениям руки со щеткой, говорит К., и все ее змеиное тело изгибается и колышется. - А чего же ты хотел, миленок? Ты будешь изменять мне с моей же подругой, выставлять меня перед ней в дурацком свете, а я терпеть? На фиг мне этот цирк! Теперь дуреха вообразит, что она лучше меня. Как же! Ведь ты предпочел мне ее! Тебе-то что сделал свое черное дело и сбежал. А мне с ней, может быть, всю жизнь общаться, раз мы с детства подруги. И всю жизнь она будет смотреть на меня сверху вниз? Нет, я, может быть, не идеальная женщина и не лучшая в мире, но я себе цену знаю и на одну доску с другими ставить себя не позволю.

- Но я...

- Что - "я"? Кто - "я"? Нет здесь никакого другого "я", кроме моего "я". Не знаю ваших "я" и знать не хочу. Свое "я" можешь засунуть себе... Сам знаешь куда. Мне оно без надобности. У меня есть муж, мой идеальный любовник, мой непревзойденный трахальщик - он приехал вчера, ты представляешь? Представляешь, как он на меня набросился после целого месяца разлуки? Мы провели с ним такой вечер... А какая была фантастическая ночь! Я глаз до утра не сомкнула.

У К. такой свежий, такой здоровый вид, что и младенец усомнился бы. Как же, глаз она не сомкнула! Восемь часов здорового сна, не меньше. Но бедняга верит всему.

- Значит, вчера...

Он не договаривает. Бессмысленно говорить о том, что было вчера. Вчера его сослуживцы устроили вечер в ресторане, вчера он танцевал и ухаживал за другой женщиной, подругой своей сегодняшней женщины, привел ее домой, занимался с нею любовью на этой же самой кровати, на которой они только что лежали с этой женщиной, и так же - почти так же - стояла та, вчерашняя женщина, у зеркала и расчесывала короткие белокурые волосы (если поискать, наверняка на коврике возле зеркала, на котором стоит босыми ногами его сегодняшняя женщина, можно найти несколько светлых волосков вчерашней вперемешку с упругими, вьющимися черными волосками сегодняшней - не забыть бы пропылесосить коврик и вообще навести чистоту в квартире перед приездом жены, проходит, словно строка объявлений на экране, совершенно трезвая мысль), а он стоял сзади, прижимался к ее упругому заду, клал голову ей на плечо, гладил полные груди, живот, мешал причесываться - и вовсе не думал о том, чем занята его сегодняшняя женщина, не беспокоился о ней. Он ведь предупредил, что будет занят, и она легко приняла его занятость: вот и славно, сказала она по телефону, займусь наконец домашними делами, столько стирки скопилось, и вообще, надо навести порядок в доме, а то муж приедет и ужаснется, чем, спросит, ты тут занималась жена, с кем блудила? А вот, скажу, с Алешей Поповичем (она находила, что он чем-то смахивает на юного богатыря с картины Васнецова, копия которой висела у нее в спальне напротив кровати) блудила...

Он испытал тогда мимолетный укол страха - что-то подсказывало ему, что в ее шутках всегда прячется крупица правды, что при соответствующем раскладе она и впрямь спокойно сдаст его мужу, - но в то же время пережил прилив горделивого чувства; как и всякому любовнику, ему было приятно выискивать в словах любовницы смысл, которого она в них не вкладывала: это он был причиной ее пренебрежения домашними делами, ради него она рисковала возможностью не угодить мужу...

Оказывается, не ради него. И не тому радовалась, что сможет беспрепятственно заняться стиркой. И не потому так легко приняла его признание в измене, что и не ждала от него верности. Просто он уже не был ей важен со всей своей верностью-неверностью, он уже не имел значения, был выведен за скобки возвращением мужа - ее идеального любовника, ее искусного трахальщика. И прощальный дар - несколько минут наслаждения - был отравленным даром, укусом ядовитых зубов, теперь след от раны, нанесенной ею, не заживет так быстро, как если бы она сразу обиделась и ушла, теперь он дольше будет мучиться и болеть ею, и мучение это начнется прямо сейчас - потому что уже сейчас он не может, не имеет права прикоснуться к этому длинному, стройному, смуглому телу, которое только что ласкал и мучил на смятой постели, частично тоже отраженной в зеркале, вмещающем их обоих.

Словно для того, чтобы убедиться в том, в чем и без того заранее уверен, он кладет руку ей на поясницу, на то место, где талия мучительным изгибом перетекает в бедро - и К. спокойным, но резким, не оставляющим иллюзий движением отстраняется: "Не надо!".