— Как мне не думать? Денег нет, ребят полон дом, все жрать просят. Зима идет, ни обуть, ни одеть. Да хоть бы с горя выпить где…
Усмехнулся Марк и говорит:
— Не горюй. Хочешь, пойдем к куму в гости? Он у меня страсть какой богатый. Если хочешь, он в вине может тебя выкупать.
Подумал, подумал я и дал свое согласие. Марк мне говорит только:
— Закрой глаза, да поплотнее.
Закрыл я глаза и почувствовал, что он мне их как будто чем-то ослепил, а потом почудилось мне, что я не иду, а по воздуху лечу, больно уж легко ноги передвигались. Долго ли, коротко ли мы так шагали, и вдруг я почувствовал у себя под ногой твердую почву — землю-матушку. Открыл я глаза, смотрю: передо мной стоит изба из толстых бревен, но больше всего похожа на куренный балаган. А кругом лес дремучий-предремучий, смотришь в него, и тебе кажется, что в этом лесу непросветная ночь, а деревья шепчутся.
(…) Зашли мы в избу. Из стены в стену широкие лавки, в углу — стол. На одной из лавок лежит мужчина еще выше Марка и в плечах шире, огромный рот, а изо рта торчат белые крупные зубы. Бородатый, бровастый, а глаза… больно уж жутко было смотреть в них. На самом — домотканая пестрядинная рубаха, на ногах — лапти. Ну, думаю, вот тебе так лапотцы, что тебе корзинка из-под рубах.
Соскочил со скамейки, со смехом приветствует нас:
— Кум пришел да и товарища привел!
И вышел за дверь, да как свистнет, аж у меня от этого свиста уши оглохли, коленки задрожали (…)
Входит хозяин и несет три четверти кумышки, разную закуску. Смотрю: посуда вся берестяная, да так хорошо сделана, просто загляденье. Засмотрелся я на кружечку, а хозяин смекнул, что мне кружечка понравилась, и говорит:
— Вот домой пойдешь и в подарок для памяти эту кружечку прихвати. Выпить захочешь, меня помяни, и она наполнится этим зельем. А ты пей, Афанасий, не робей, не бойся, тебя твой товарищ еще не продал. Хорошим ты ему помощником будешь. Дай только ему согласие.
И положил мне на плечо свою руку. Я так и прижался к столу от его руки. Тут-то я окончательно убедился, у кого я в гостях.
(…) Долго ли, мало ли мы пировали, но я уже начал скучать по дому. Ну, думаю, попадет мне от своей Парашки. Стал просить Марка отправить меня домой, а он — ни в какую. Думаю, кай мне от этих нехристей избавиться. Начал про себя молитвы читать, а Марка стал уговаривать:
— Крещеный ты человек или нет? Христом-богом прошу тебя: отправь меня домой.
Рассердился Марк на меня за такие молитвы, а кум со злобой на меня стал посматривать и приказал Марку отправить меня со всеми почестями. Не забыл кум и кружечку сунуть в карман. Вышли мы за дверь. Марк заставил снова закрыть глаза. А когда я открыл, оказалось, снова стою на том же месте около своих ворот. Увидела меня моя старуха в окно, хлеб сажала в печку, как выбежит с хлебной лопатой и давай меня утюжить и приговаривать:
— Вот тебе, вот тебе, старый черт! Где тебя леший носил так долго? Все поселенье из-за тебя на ноги поставила. В полицию заявила. Погоди ужо, полиция за это тебе портки снимет, походит по костям резиновой плеточкой.
Я справдывался, оправдывался, доказывал, что в гостях у лешего был, и кружку показывал, не поверила мне старуха. Не поверили мне и в полиции, попросили снять, портки и десять плеточек с оттяжкой по мне походили. Отобрали мой подарочек. Долго после этого я не мог сидеть. Даже ел на коленях. Вот до сих пор слава про меня ходит, как я у лешего в гостях был.
В одном лесу глухое озеро было. В озере водяной жил, а в лесу — леший, и жили они дружно, с уговором друг друга не трогать. Леший выходил к озеру с водяным разговоры разговаривать.
Вдруг лиха беда попутала: раз вышел из лесу медведь и давай из озера воду пить. Сом увидал да в рыло ему и вцепился. Медведь вытащил сома на берег, загрыз его и сам помер.
С той поры леший раздружился с водяным и перевел лес выше в гору, а озеро в степи осталось.
Леший проигранных крыс целое стадо гнал и подгоняет к кабаку (а лешие на крыс и зайцов играют в карты, все равно как мы на деньги). Подогнал и кричит целовальнику:
— Отпирай, подай вина!
Тот сперва не дал, потому поздняя ночь была (они ночью перегоняют). Леший взял, приподнял кабак за угол, кричит:
— Давай четверть водки!
Тот испугался, поставил ему. Леший одним духом выпил и деньги отдал, кабак опять как надо поставил и погнал крыс дальше.
Дед, значит, Коршуновых, братьев, гадал на Крещенье. Вытащил за город, вынес шкуру телячью, сел и очертился ухватом. А хвоста-то не очертил. И якобы его семенковский утащил до леса. Поехали искать его родные, нашли окол леса уже чуть ли не замерзающего. Привезли его обратно, пока еще он остался жив-здоров. Семенковский утащил его, семенковский леший.