Строители перегнали плоты опять к месту бывшей церкви; в следующую ночь плоты опять спустились к вересняку…
Тут строители стали догадываться, что это чья-то высшая воля; осмотрели кусты и нашли в них простреленный образ Спасителя. Это уж был явный знак, что церковь надо строить здесь, а не на старом месте, а потому строители так и сделали (…)
Ну, что вам рассказать? Это было уже, может, и век не один прошел, дак слушала я такое: была икона Владимирская божья матерь. Вот хотели строить церковь на берегу озера. Ей положили тут, что здесь мы окрестимся. Как ночь пройдет — она уйдет в поле: ей нравилось в поле.
Ну, все же в поле-то не построили церковь, там только ей часовню построили, а церковь-то построили все равно на берегу.
Дак не знаю, сколько стояла эта церковь: может, век, а может, два. После сгорела от стрелы, от грозы. Уж и это давно было. Шестьдесят лет, как она сгорела, эта церковь. Ну, икона-то осталась, вынесли. Теперь она в Каргополе живет, не убегат никуда. Раньше только бегала, а сейчас, я не знаю, ничего не делат.
Как Соловки строили — каменья возили на белом коне. День работают, а ночью уходит все в землю! — Господи, господи…
Дровни вот какие были, как изба. Ну, и конь-то уж, конечно, был не маленький.
Мы на Соловки едем на пароходе, богомольцы. Мы с Попова наволока выплываем. Чайки рычат.
Вот остров показался, стены.
— Кто поднимал? Кто стесывал?
— Конь поднимал. Великан стесывал.
Мы идем, жадобушка, вот, по травке идем. Монах опять говорит:
— Не наступите! У нас чайки в камнях гнезда свили. Не скупитесь! Чайкам хлебца киньте.
Чайки Соловки от англичанки спасли. Они англичанку-ту заср (…).
Чаек в Соловках несосветима сила! Рычат (…).
Против Козыревского селения есть остров, длиною в две версты и шириною в сто пятьдесят сажен, коим издавна владели крестьяне Мальковы. В старину, говорят, много было здесь гадов всякого рода. Но вот появился писец Панин на этом острове; увидав из лодки землянику, он вышел на берег и стал было брать ее, но тотчас же был змей против его руки.
— Вон, проклятый, с сего острова, — закричал Панин, и с тех пор будто бы не стало здесь ни одного гада (…).
По слову мирскому избран был писец Панин налагать имена и прозвища на этыи села в Заонежье. На Кижском подголовке был он во время лета.
Приехал в Сенную Губу; увидал человека, мужчину, с женою — сено кучат. «Быть этой волости, — сказал он, — Сенная Губа».
Поехал он к Спасу Белому; подъезжает к деревушке, хотя собрать народ в суём (в сход), вдруг видит — человек в кузнице кует косы. «А не надо, ребята, — говорит он, — беспокоить народу, собирать в один дом, пущай названье деревне — Кузнецы».
Переехал дале, полверсты места — другая деревушка, дворов семь. Как назвать? Вышел на берег писец Панин; видит — ребята балуют, берестяна коробка на воду пихнута. «Пусть же, — сказал он, — эта деревушка по названью — Корба».
Отъехал полверсты вперед, увидал — куёк (гагара) в губы: «Пущай же эты домы называются — Куй-губа (Гагарья губа)».
Вперед деревня; идет человек берегом. «Середкою-путем идет человек, — заметил Панин, — пущай же эта деревня — Середка».
Вперед он тронулся; смотрит, идет женщина близ берега. «Как тебя зовут, голубушка?» — спросил Панин. «Таней». — «Пущай же эта деревня, — сказал он, — Потановщина».
Пихнулся дале, полверсты места, до Святого наволока; остановился тут писец Панин. «Что же называют Святым этот наволок, ребята?» — спросил он. «Во времена древности шел святой в этот наволок, — отвечают ему эты люди, — а на другой стороне, за сто сажен от Спасителя, жил человек темный; вдруг святой приходит на берег, и этот темный человек явился на другом берегу. „Смоль, речет ему святой, — перевези меня“. — „Ну, святой, я тебя перевезу: твой сан выше меня“, — ответил этот темный человек… И с тех пор один наволок — Свят-наволок, а другой — Смолев-наволок».
Вперед пихнулись оны три-четыре версты от Свят-на-волока, вдруг на ельях сидят воробьи. «А что, ребята, — сказал Панин, — в эту деревню нам идти нечего: пущай этой деревне названье — Воробьи».
Вперед сто сажен от Воробьев, три двора деревушка: смотрит Панин, идет человек полем, и глаза смутивши в нем; призывает он его поблизости к лодке. «Двинься сюда, сей человек, — сказал он, — пущай ваша деревня будет Магары».
Вперед тронулись от этих Магаров в наволоки; вышел на берег, видит, под ногою у него заглебала земля: «Пущай же эты два дома — Глебовы».
Дале тронулся пятьдесят сажен; один дом стоит. «Как его назвать, ребята?» — спросил он. Вдруг видит, ошевни стоят у ворот. «А пущай, — сказал он, — этот дом — Ошевень».
Вперед двинулся с версту; деревня семь дворов; смотрит Панин, идет человек, заскавши волосы. «А нечего этта на берег выходить; пусть будет, — говорит, — Гивес-наволок».
Вперед пихнувши полторы версты около наволока, приехал под деревню, три двора: «Ну что, ребята, как назвать?» Дектярь клюет дрова под окном: «Пущай же это — Дектярево».