Легенды о славном мичмане Егоркине

Вот так, благодушно-философски размышляя, мысленно беседуя с собой о том, о сем, Егоркин неспешно шел к своему дому. В его коричневом безразмерном портфеле из отличной дорогой кожи (дань уже забытой морской моде-традиции) лежала привезенная отпускником-земляком передача от брата из далекой старинной казачьей станицы, что под Краснодаром. В этой посылке, заботливо упакованный родственниками в картонную коробку, перевязанную старомодным шпагатом, был, несомненно, неизменный вот уже много лет новогодний набор. В него входили (Александр Павлович это точно знал, даже не вскрывая!): – увесистый кусок домашнего, отлично засоленного, с чесночком и перцем, розового сала. А кусок был толщиной с мужскую ладонь, поставленную на ребро. Надо сказать, ладонь у Егоркина была с совковую лопату. Здесь, на Севере такого сала просто не бывает! А еще (к Новому году – обязательно!) – обработанная, белая тушка не то здоровенной индоутки, не то среднего гуся. Вот из нее ненаглядная его Светлана Сергеевна, первая и единственная (пока – тут Егоркин хмыкнул про себя, ибо какой же женатый иногда не возмечтает стать холостяком?) супруга, приготовит к новогоднему столу такое блюдо, что пальчики оближешь. Он ярко, в красках, представил себе процесс и его результаты. Острый, пряный запах жареного мяса, существовавшего пока лишь в воображении, защекотал ноздри и густо повис прямо на улице. Егоркин тряхнул головой, как он всегда делал, отгоняя созданное им же наваждение.

Да, таких теперь не выпускают, гордо подумалось заслуженному мичману. В смысле – таких жен, да и вообще – женщин. Так она дом держит, такая расчетливая да хозяйственная, мать заботливая, и так здорово и вкусно готовит – все завидуют, да рецепты у нее берут. И мужики знакомые, (на словах, во всяком случае!) завидуют, и особенно так, чтобы она сама это слышала. Или – те, кто ее не знают! Вот бы язык бы ей только покороче, да нрав бы не такой занудный – так вообще цены бы ей не было. Но такое счастье еще никому не попадало, чтобы красавица, рукодельница, да еще бы без языка и без любознательной и общественно-активной мамаши! Как правило, лишь что-то одно бывает, как выясняется по прошествию ряда лет после женитьбы … Сказка чем заканчивается? Ага, “честным пирком да за свадебку”! А далше – грубая проза или драма, скучная рутинная. Тут мысли Палыча обратно вернулись от философии к содержимому посылки.

А вот еще, чего, конечно же, не забыли положить родственники из родной станицы своему блудному брату, – так это – пару больших бутылок. И при подробном размышлении об их содержимом, живое воображение Егоркина нарисовало ему такие картины, прямо натюрморты из выпивки и закуски, что он сглотнул сладкую слюну, неожиданно заполнившую весь рот.

Он свернул к своему микрорайону, названного когда-то в честь одного из героев минувшей войны, но со временем, из-за древности проекта домостроительства в древне – “хрущевском” архитектурно-строительном стиле, и некоторой заброшенности и “отшибистости” от более-менее благоустроенного центра города, получившего народное прозвище, созвучное с официальным названием, но известное как “Кобрино”.

И тут ему навстречу, из магазина, неожиданно буквально выкатилась его кругленькая, пышная, но очень подвижная жена Светлана. “Здрасьте! Легка на помине! Помяни черта – он уже тут как тут!” – проворчал Палыч, (мысленно, конечно). Заметив мужа, она, вместо этого самого “здрасьте”, с ходу завалила его вопросами, с интенсивностью примерно сто двадцать слов в минуту и всучила ему в руку увесистую хозяйственную сумищу. (Килограмм двенадцать, определил Егоркин).