Легендарный барон

Прежде, чем говорить о всех перипетиях отхода унгерновских частей на Дальний Восток, позволю остановиться на некоторых подробностях заговора. Выше уже отмечалось, что после боя под деревней Ново — Дмитриевкой когда появились надежды на свободный выход в Монголию, заметно усилился естественный раскол между даурцами и унгерновцами, а у некоторых офицеров и всадников, настроенных пассивно, сознательно или же бессознательно зародилась мысль о том, что было бы, в сущности, очень неплохо перейти на мирное положение. Многие из нас состояли на военной службе 6–7 лет без перерыва и чувствовали понятную усталость от скитаний по разным фронтам. Эту мысль прекрасно сформулировал генерал Резухин в беседе с офицерами на Модонкульском перевале, а именно: видеть над головой крышу, иметь чистую постель и хотя бы месяц не думать о войне. Но мечта эта, ограниченная до поры до времени рамками умонастроениями, требовала внешнего толчка, чтобы претвориться в действие. Такой толчок, повлекший уход от барона всей дивизии, дан был 5-й оренбуржско-забайкальской сотней 2-го полка.

После боя под Ново-Дмитриевкой, когда определилось направление движения барона на запад, то есть в противоположную сторону от Маньчжурии, 5-я сотня решила бежать на восток в одну из ближайших ночей. Сотня попросила своего бывшего командира, войскового старшину С. принять ее вновь под свою команду и вести в Маньчжурию. С. изъявил согласие, но, прежде чем уйти, поделился планом с помощником командира полка, Кастериным. Последний раскритиковал проект, как недостаточно продуманный, и в свою очередь предложил организовать уход от барона силами, достаточными для того, чтобы не бояться встречи с красными отрядами; предполагалось осуществить это намерение в первый подходящий момент.

О заговоре узнал от одностаничников командир пулеметной команды 2-го полка подъесаул Иванов. Он заявил, что вся команда безоговорочно присоединяется к сотне. Когда же слух о планах оренбуржских казаков дошел до командира одной из батарей, сотника Шестакова, то он обратился к полковнику Кастерину и войсковому старшине С. с просьбой присоединить к будущему отряду его батарею. Таким образом, теперь создалась уже сильная группа из конных, пулеметных и артиллерийских частей. Пока заговорщики медлили в ожидании подходящего момента, барон разделил дивизию. 2-й полк очутился в арьергарде у Резухина. Знал о заговоре оренбуржский казак, доктор Рябухин. Наконец, узнал о нем от доктора и начальник всех пулеметных команд, полковник Евфаритский. Последний, как человек волевой, принял решение убить барона и этим способом упростить задачу.

Глава XXXI

Вечером 18 августа бригада барона остановилась на краю лощины, откуда открывался широкий вид на восток. В южной стороне серела невысокая горная цепь, и плотной массой стали впереди зеленые горы. Туда, в середину их вела дорога-лазейка, по которой барон должен был выступить завтра с рассветом. Вправо от дороги, у самого устья пади расположился монгольский отряд, костры которого скоро запылали по склону полого спускающейся в лощину лесистой горы. В версте или, может быть, даже в полутора верстах на юго-восток от монголов раскинулись полки, батареи, команды пулеметчиков и обозы. В районе расположения унгерновского бивака дорога разветвлялась. По странной случайности барон и его монголы стали вдоль дороги, ведущей на запад, то есть в весьма опасную в данный момент неизвестность; бригада же расположилась фронтом к тому пути, который уходил на юг, к переправе через Селенгу.

Согласно подмеченному за последнюю неделю обыкновению, барон разбил свою ставку с таким расчетом, чтобы монголы служили буфером между ним и полками. Он не доверял уже русским. Унгерн и на походе и на биваке держался в непосредственной близости от этой монгольской части, которую он довел до весьма значительного состава — не менее пяти сотен. Погода с вечера хмурилась и в воздухе чувствовалась острая сырость, может быть, вызванная близостью больших масс холодной воды Хубсугула (озеро, имеющее в длину 130 верст и до 40 верст в ширину, поверхность которого приподнята на 758 саженей над уровнем моря).

В лагере по внешнему виду все обстояло благополучно, то есть горели костры люди варили на них свое обычное мясо, кипятили чай, и лошади мирно паслись по долине. Но было бы весьма опрометчиво в данном случае делать какие-нибудь выводы на основании одной только общей картины внешне спокойного бивака. В унгерновском лагере было отнюдь не благополучно. Хуже всего чувствовали себя офицеры, а их тревожное настроение последних дней не могло не сообщиться и всадникам. В солдатской среде шло брожение, которое впервые проявилось числа 15 августа. Вечером 18 августа в русских и татарских частях шепотом передавалось из уст в уста сообщение «пантофельной почты» о том, что в бригаде генерала Резухина очень нехорошо.