Ледовый десант

— Поработаешь день — нога просто жжет. Ждешь не дождешься, когда ляжешь на нары, — сморщился от боли Павел Адольфович. — А почему тебя так интересуют наши раны?

— Я ведь теперь староста. И должен заботиться о своих побратимах по несчастью, — печально усмехнулся Русанов. — Я знаю одного врача в Хохенштейне. Когда Сахаров держал меня на «диете», этот врач вместе с немцем обследовали меня. Он из пленных, старший лейтенант медицинской службы. Калинин его фамилия. Наш человек…

— Ну и что из этого? — пожал плечами Колеса.

— Я хочу, чтобы кто-нибудь выбрался отсюда. И поэтому, Павел Адольфович, вы будете на ногах не только на работе, но и ночью, когда все будут спать. Догадались, зачем все это нужно? Ваша нога должна распухнуть, отечь, чтобы комендант крепости поверил, что ее надо или подлечить, или же ампутировать в госпитале…

— Эту несчастную ногу немцы чуть было не отрубили в Могилеве. Чтобы как-то спастись от газовой гангрены, я обратился к врачу Тарасенко. Он тоже из пленных. Я сказал: «Знаю, Вячеслав Иосифович, что вы наш патриот. Спасите мне ногу — я еще хочу воевать с фашистами…» Тарасенко сперва испугался моих слов, подумал, что я провокатор, но, взглянув на ногу, все понял. Нога была спасена. Но, очевидно, ненадолго…

— Калинин даст мне знать, когда в Хохенштейне не будет главного врача-немца, потому что это не врач, а настоящий пес фашистский, и я тут же как староста добьюсь, чтобы вас, Пустельникова и Кондратьева отослали на лечение.

— Это действительно какой-то выход, — согласился Павел Адольфович. — А ты, Саша, поезжай в Берлин, поступай в ту проклятую школу и распотроши ее так, чтобы пух из нее полетел! Разагитируй курсантов, действуй, как тот донской казак, который громит немцев в Белоруссии… Сделай вид, что помирился с Сахаровым. От него многое зависит…

— Когда я смотрю на этого пигмея, меня тошнит. Я не смогу скрыть своего отвращения при виде этого предателя. Не смогу улыбнуться ему. Когда-то я выступал в драматическом кружке, играл на сцене матроса Годуна, командира Кошкина, бойца-республиканца. Мне никогда не предлагали роль белогвардейца, малоопытного растяпы или даже солдата-марокканца в пьесе об Испании. Я играл только хороших людей, только мужественных бойцов, на которых мне всегда хотелось быть похожим…

— Ты, Саша, такой и есть.

— Но тут я не артист. Напарника Сахарова разыграть мне не удастся.

— Надо, Саша. Ради нашей борьбы.

— Меня выдадут мои глаза, мое лицо.

— Но ведь ты же работал после финской на западной границе. Ты был чекистом. Ты должен знать, что в волчьем логове надо порой выть по-волчьи.

— К такой встрече с волками я не готовился.

— Конечно, ты расставлял против них капканы…

— Сколько лазутчиков из Польского генерал-губернаторства мы выловили под Дрогобычем накануне войны…

— А теперь попал сам.

— Ладно, хватит об этом, — махнул рукой Русанов, ложась на нары.

— А мне уже сейчас отбывать свое «наказание»? — спросил Колеса. — Ложиться или стоять?

— Будете стоять, когда все уснут. Мне очень не нравится один наш инженер-подполковник, — шепотом сказал Русанов.

— Ты о Дробышевском? Согласен с тобой. Слишком старательно он работает на объекте, подсказывает немцам… Я тоже инженер и вижу это… Ну что ж, с твоего позволения, товарищ староста, полежу часок… Странная жизнь. Самому себе надо причинять муки, чтобы как-то жить дальше, — тяжело вздохнул Павел Адольфович.

На следующую ночь, когда все уснули, Колеса снова стоял возле нар.

— Чтобы не так тяжко вам было, рассказывайте что-нибудь. Вы ведь много встречали интересных людей, — попросил его Русанов.

— Еще бы! Я даже с царем Николаем Вторым и царицей был знаком. А Керенский назначил меня после февральской революции директором завода, — улыбнулся Колеса.

— Ого! — удивился Русанов. — Как же вы попали к царю?

— Я учился в Петербургском техническом училище. Средств на учебу не было совсем: кроме меня у отца, железнодорожного мастера, было еще четыре сына и три дочери. Учился я хорошо. Директором училища был барон фон Денбрингейм. Однажды он мне сказал: «Сразу видно, что вы немец. Хорошо учитесь». Я не растерялся и ответил: «Да. Мой отец Адольф — немец. А учиться не на что. Семья большая, заработки у отца мизерные…» Наверное, я понравился барону. «Пойдем к ее величеству императрице в Зимний дворец». Барон был вхож к царице. А как же — земляки! Вот и повел он меня в Зимний дворец. Там я и увидел и царя, и царицу.

— Каков же из себя этот царь Николай?

— Чем-то на манекен похож. Будто полуживой и накрахмаленный. Зато царица — дама энергичная. С бароном так стрекотала по-немецки! А ко мне обратилась на ломаном русском языке. Фон-барон представил меня как способного, но бедного немчика. Царица великодушно сказала, что я буду получать стипендию. С тех пор я даже ходил иногда в императорский театр.

— Так вам не было нужды и о революции думать! — шутя воскликнул Русанов. — Учились на стипендию царицы! Зачем же тогда сбрасывать ее с трона?