Ледовый десант

Сероштан со своими солдатами отрабатывал элементы «обороны». Во время отражения «атаки танков» командующий фронтом приказал взводу «тридцатьчетверок» произвести стрельбу из орудий и пулеметов и на полном ходу пойти на окопы. Многие солдаты, и не только молодые, со страхом переглянулись. Это заметил Ватутин, улыбнулся: «И я с вами…» И спрыгнул в траншею.

Красноармейцы и командующий фронтом стали ждать «нападения» танков. Гранаты у них были без капсюлей, бутылки наполнены водой. «Тридцатьчетверки» же стреляли поверх голов настоящими снарядами и пулями.

Танки, надсадно ревя моторами, развернулись в шахматном порядке и двинулись на окопы. От одного лишь шума и грохота стало жутко. Когда же заблестели перед глазами бойцов гусеницы, то многие невольно зажмурились.

Осыпалась в траншеях земля под тяжестью танков. По условиям учений надо было не только стоять, прижавшись к стенке окопа, или упасть на дно, но и посмотреть снизу на танк. Что могли солдаты увидеть снизу? Днище в масляных потеках, и больше ничего — «тридцатьчетверка» висела над окопом секунды две-три. Но и этого впечатления оказалось достаточно, чтобы побороть в себе страх и больше не бояться стальных чудовищ во время атаки. Ведь каждый воин был так близко от танка, что мог пощупать рукой его горячее стальное тело. Долгими казались эти секунды, пока гусеницы переползали через окоп. Когда же над головами вместо забрызганных маслом днищ «тридцатьчетверок» появилось ясное небо, Сероштан крикнул: «Гранаты!..»

Вот так готовил генерал Ватутин пехотинцев и мотострелков к «активной обороне».

Некоторые воины возмущались: «Это издевательство!..» Но когда вспыхнула битва на Курской дуге, когда началось наступление немецких танков (сражение продолжалось целую неделю), а потом развернулась известная всему миру танковая битва возле села Прохоровки, то каждый боец понял, что означала «активная оборона» для войск Воронежского фронта в операции «Цитадель». На такую оборону войска 4-й танковой армии генерала Гота не рассчитывали — у них еще кружилась голова от успехов во время летних наступлений в сорок первом и сорок втором годах. А двенадцатого июня сорок третьего полностью развеялся миф, что русские могут воевать только зимой и по бездорожью. С того праздничного дня (у Павла Сероштана был как раздень рождения) Красная Армия на южном фасе Курской дуги перешла в наступление и вот дошла теперь до Днепра, заняла плацдарм на правом берегу.

В разговоре с офицерами старший лейтенант Сероштан не забывал напомнить, что во время учений находился в одном окопе с генералом Ватутиным. Своих же солдат он учил действовать по-ватутински и в атаке, и в обороне.

Во время атаки Сероштан мог безошибочно определить рубеж, откуда можно броситься на вражеские окопы. И бежать надо не останавливаясь, иначе враг успеет опомниться и использует все огневые средства, чтобы остановить атаку. А что значат слова «атака захлебнулась»? Это невыполнение приказа, это большие потери людей, причем потери напрасные, потому что все надо начинать заново.

Определить рубеж для атаки непросто. Ведь с этого рубежа солдаты бегут к вражеским траншеям, дотам, блиндажам под пулями и осколками. Но не всегда удается достичь укреплений врага одним броском. Противник может открыть такой плотный огонь, что и шага не ступишь. Тогда надо на время залечь и ждать поддержки артиллеристов, минометчиков. Но как только огонь врага уменьшится, надо тут же встать и пробежать еще какое-то расстояние. Какое? Все зависит и от местности, и от наличия огневых средств у противника и у своих.

Сейчас Сероштан смотрел в бинокль на село Гуту и думал, что же предпринять. Снова поднять бойцов в атаку? Нет, этого делать нельзя. Пулеметы немцев не дадут продвинуться вперед. Надо во что бы то ни стало уничтожить эти две огневые точки. Выход только в этом. Кого же послать? Кто это сделает?

Сероштан посмотрел в сторону Шмиля и Устина. Эти люди уже прошли курс войны за целый университет. Кому, как не им, заткнуть пасть немецким пулеметам?

Через минуту Шмиль и Устин подползли к Сероштану. Оба одеты в фуфайки, на головах пилотки, на ногах кирзовые сапоги, перевязанные парашютной стропой. У каждого на боку кобура с пистолетом, полевая сумка.

Шмиль и Гутыря закурили «козьи ножки». Устин сел на траву, скрестив по-турецки ноги. Он смотрел на крайние хаты, сады и огороды. Все зримей осень. На яблонях, грушах и вишнях уже желтеют листья. С огородов люди собрали все, что выросло, уродило. Лежали кучи картофельной ботвы, стебли подсолнечника. Ближе к луговине, тянущейся к самому лесу, там, где низко, росли головастые кочаны капусты.

«Точно так и дома, под Уманью, в эту пору. Как там сейчас?» — подумал Гутыря.

Еще с сорок первого он знал, что мать и сестра Марина остались без крова. Хату сожгли полицаи, пронюхавшие, что Марина прятала на чердаке красноармейцев. Устин посмотрел на Шмиля.

«Вот этого осетина прятала. Наверное, еще и влюбилась. А он, гордый нарт, не признается…»