Ледовый десант

— А сына моего…

Снова и снова слышались имена и фамилии солдат — освободителей родной земли.

Старшина Луденко нервно ерзал на сиденье. Он узнавал многих женщин и стариков, узнавал девчат. Марины среди них не было. Ему хотелось выйти из машины и обнять всех земляков, спросить их о матери. Но попробуй тут выйди хоть на миг, сельчане сразу «растащат по кусочкам!». Он грустно улыбнулся: «В этих колоннах, наверное, я один из нашего села!»

Луденко взглянул на Майборского и опустил голову. «Лучше уж не смотреть на сельчан, пока не доедем до хаты…»

А дорога гудела, стонала, кричала:

— Возьмите, родные сынки, крыночку молока…

— Прошу яблочек отведать!..

— Попейте водички! Холодная, аж зубы ломит!..

Глаза старшины Луденко наполнились слезами.

И вдруг:

— Не видели сына моего Никифора Никитича Луденко?.. Или младшенького Федю?.. Или мужа Никиту Антоновича Луденко?..

Никифор вздрогнул.

«А может, послышалось?..» — подумал он, боясь поднять голову.

Но комбриг уже остановил машину.

Никифор узнал свою мать. Сухонькая, изможденная, она стояла на обочине, теребя по привычке кончик белого платка. Правую руку протянула к колоннам пехотинцев и машин, медленно двигавшимся по дороге.

— О сыне Никифоре Луденко не слыхали?..

В материнском голосе была боль двух лет оккупации, неведение о судьбе сыновей и мужа, ожидание их, бессонные ночи, все пережитое за долгие годы разлуки. И еще слышалось в материнском голосе не отчаяние, а надежда, ибо матери всегда верят в счастливую судьбу своих сыновей до последнего вздоха.

— Мама! Я здесь!.. — крикнул Никифор так, что его, наверно, услышали и за Днепром. — Я здесь, ма-ма-а!..

Спотыкаясь, мать и сын бросились навстречу друг другу. Обнялись, уверенные, что уже никогда не разлучатся. Так казалось и матери, и сыну в эту незабываемую, неповторимую в их жизни минуту.

Мать стала гладить обветренное лицо Никифора, нащупала пальцами шрамик на щеке.

— Это от осколка, мама. Еще в прошлом году заработал, под Сталинградом. Поехали домой…

— А кто это с тобой?

— Наш командир полковник Майборский Виктор Петрович, — с гордостью произнес Никифор, вытирая ладонью слезы на лице матери.

— А я Маланка Омельяновна. Прошу в гости.

Полковник обнял мать левой рукой за плечи.

— Ваш Никифор все беспокоился: как вы тут? Мы знали, что пройдем через ваше село…

— Я-то жива… — Маланка Омельяновна не знала, к кому обращаться: к родному сыну или к Майборскому. — Вы словно братья. Оба чернявые и красивые. Только глаза у одного карие, а у другого серые.

Она улыбнулась, перевела взгляд на толпу односельчан, смотревших на нее завистливыми глазами. Еще бы! После двух лет оккупации встретить в родном селе своего освободителя-сына. Маланке Омельяновне показалось, что сейчас завидует ей и само солнце, висевшее над Днепром. Оно лило на землю уже не жгучие лучи, а теплые, ласковые.

— Ну так идемте в гости… Хоть на часочек… А наш батько тоже где-то на фронте… Про Федю ничего не слыхал, сынок?

— Не слыхал, мама, — потупил глаза Никифор.

Это была, наверное, первая в его жизни неправда, сказанная матери. Конечно, он обманывал ее, когда учился в начальной школе и приходилось драться с хлопцами на переменке или после уроков и возвращаться домой с оторванными пуговицами. Но он не считал это тяжким преступлением. Ему просто не хотелось выдавать матери своих недругов по стычке. «Что же вы в школе, все время дубасите друг друга?.. — укоряла мать. — А кто это тебе ухо расцарапал?» — «Это я с дерева упал…» — бурчал он в ответ. Не мог же он сказать, что опять подрался из-за обиды, нанесенной ему. Его дразнили Чипкой. Так звали героя романа Панаса Мирного «Разве ревут волы, когда ясли полны?». Он не любил имя Никифор, считал, что поп нарочно записал его так в святцах, потому что мать мало дала ему яиц и сала. Другие хлопцы — Петры, Павлы, Иваны, Грицки… А он — Никифор… В романе Чипка кончил тюрьмой. Незавидная судьба! Уж если доведется умирать, думал он, то — как матросы из Кронштадта, в которых они играли, когда пасли коров и овец.

Не мог сказать Никифор матери сейчас правду про Федю. Из его пехотной роты в том бою осталось в живых лишь десять красноармейцев. Один из них — друг Феди — и написал ему в госпиталь, что брат погиб на станции Котлубань.

«Мать сейчас такая счастливая! И без меня ей пришлют похоронку на Федю…»

— Брат воюет, как и все мы, — вздохнул Никифор.

— У нас есть время, — посмотрел на часы Майборский. — Садитесь, мамаша, в наш лимузин. Поехали.

Маланка Омельяновна села рядом с сыном. А вокруг толпа — односельчане никак не насмотрятся на своего Никифора Луденко.

— Дождалась-таки мать сына!.. — осенила их крестом соседка, бабка Килина.

Машина еле протискивалась среди людей. За нею бежали мальчишки с ведрами и корзинами.

«Вот так и мы когда-то бежали за приехавшим в село во время коллективизации уполномоченным, в кителе, с орденом Красного Знамени», — улыбнулся Никифор.