Ледовое небо

Манящей сказкой должен был казаться этот чудный оазис, затерянный среди снегов и последних на семидесятой широте елей. Особенно издали, из самых недр ночи.

Тоска по солнцу, понять которую могут только северяне, полностью оправдывала очевидный для постороннего перебор по части растений и всякой домашней живности. Ведь и впрямь теплели сердца при виде всех этих белочек, морских свинок и хомячков. В лютый мороз, когда седой от инея ворон одиноко кружит, оставляя, как лайнер, инверсионный серебряный след, даже спящая черепаха в террариуме способна вызвать умиление. Самый закаленный полярник нуждается порой в маленьком подтверждении, что жизнь, как всегда, восторжествует и солнце брызнет в урочный час. Недаром ведь совершенно незнакомые люди бросаются друг другу в объятия, когда воспаленное око проблеснет ненадолго над погруженной во мрак и молчание тундрой.

Что перед этим чудом крылатый диск Аммона-Ра, дракон, расправивший остроперый гребень, Аматерасу, замкнутая в недрах горы, или окровавленное сердце на ладони ацтекского жреца? В краю, где проносится Олень — Золотые Рога, высекая копытами трепещущие сполохи сияния, солнце чтут с восторгом и искренностью, достойной древнейших цивилизаций.

Ни синим вспышкам электросварки, ни кадмиевым лампионам Главного проспекта не развеять языческое колдовство заполярной тундры. Ее последнюю тайну, спящую в крови людей и оленей. Всем хороша была оранжерея, но не мог Герман забыть желтые тоскующие очи волчицы. Каждый раз, проходя над обрывом, гадал, как звери перезимуют в открытых ветрам и морозу узилищах. Под конец вообще перестал появляться на озере. Избрал для прогулок другую часть леса, где вдоль тропы стояли сколоченные из бревен лавки и жестяные коробы для шашлыка. В хорошую погоду, когда проглядывало солнышко и стаивала пороша, он с самого утра забивался и уединенный уголок и работал до обеда.

Профилакторий, с его стерильными салфеточками и чайниками, до краев налитыми дрожжевой жижей, Лосев воспринимал как неизбежное наказание. Иначе и не может реагировать абсолютно здоровый мужчина на больничный распорядок. В процедурных кабинетах он не нуждался, спал без подушки, нашептывающей приятные радиосны, и не ходил на массаж. Попробовав разок поплавать в знаменитом на весь Таймыр бассейне с океанской водой, махнул рукой и на прописанные ему оздоровительные купания. Вода оказалась слишком холодной, а привыкать исподволь не было смысла. Авиабилет лежал, можно сказать, в кармане. Пляж, с настоящей крымской галькой и кварцевым облучением, Лосеву тоже не слишком понравился. Нарисованная на стенах морская волна и грохот прибоя, записанный на магнитную ленту, невольно вызывали снисходительную улыбку. Словно на звездолете из научной фантастики все было «почти», как в жизни. Загар, по крайней мере, получался самый настоящий, хоть запах краски и перешибал целебные отрицательные ионы.

В известном смысле, убеждал себя Лосев, профилакторий действительно напоминал космический корабль, заброшенный во враждебное человеку пространство. Ценой невероятного труда и выдумки удалось свести до минимума основные недостатки здешнего климата. Без отрыва от производства «Валек» мог предоставить отдыхающим (слово «больной» решительно изгонялось из обихода) грязь из Мацесты, любую из наиболее известных в стране минеральных вод и даже последнюю медицинскую сенсацию — ушную древнекитайскую иглотерапию. Для того чтобы не иссякали запасы целебных грязей, приказом директора — кажется, Шестого — за профилакторием закрепили специальный рейс. С социальной точки зрения это была бесспорная победа, и главврач могла с законной гордостью демонстрировать восторженные отзывы именитых визитеров. Но всякий раз, когда Герману приходилось знакомиться с новыми чудесами гигиены и быта, вспоминался макет под стеклянным куполом. Что-то общее, то ли в методе, то ли в случайных деталях, несомненно проглядывало. Максимализм голубоволосой начальницы, возможно, тоже накладывал некую печать заданности. Искоренив алкоголь, табак и карты, она и для игры в домино приспособила специальные столики, обтянутые звуконепроницаемым поролоном, а заодно приказала снести мостки на изобильном непуганой рыбой озере. Не то что с «торпедой» либо «мордой» туда была дорога заказана, но даже с обычной удочкой.

Пусть не стеклянная стенка, но какая-то искусственная граница ощущалась определенно. Природа, как вольная, так и замкнутая в клетку, представала объектом для любования, не более, а люди, которые, сменяя друг друга, появлялись в «Вальке», привыкли перекраивать ее самым решительным образом. Тем более что за редким исключением это были здоровые энергичные ребята, нуждающиеся лишь в кратковременном отдыхе. Оттого, верно, и возникло ощущение несоответствия, неявный, но настораживающий диссонанс. База на Лене-горе, хоть и звенела от комаров, надо думать, больше отвечала идеалам старого доктора.

Но кормили и, главное, лечили в профилактории превосходно. Люди возвращались на работу окрепшими.