Леденцовые туфельки

— Отличный шоколад, — сказал он.

Ему явно хотелось сказать мне что-нибудь приятное; крошечную чашечку он держал в обеих руках, куда лучше приспособленных для того, чтобы строить стены.

Я тоже пригубила шоколад; он пах1гул осенью, и сладковатым дымком костров, и замками, и утром, и печалью. Надо было положить немного ванили, заметила я про себя. Ваниль, как в мороженом — как в детстве.

— Пожалуй, чуть горьковат, — сказал он, добавляя сахару. — Ну что? Как ты насчет того, чтобы сегодня сделать перерыв и отдохнуть? Прогуляться по Елисейским Полям, выпить кофе, пообедать, зайти в магазины…

— Тьерри, — сказала я, — это очень мило с твоей стороны, но не могу же я на целый день магазин закрыть.

— Вот как? По-моему, вокруг ни души.

Я вовремя прикусила язык и, не желая отвечать слишком резко, заметила:

— Ты еще свой шоколад не допил.

— А ты еще на мой вопрос не ответила. — Он быстро глянул на мою обнаженную руку. — Я вижу, Янна, что мое кольцо ты так и не надела. Или это означает «нет»?

Я невольно рассмеялась. Его прямота часто меня смешит, хотя сам Тьерри понятия не имеет, почему я смеюсь.

— Просто это было слишком неожиданно, только и всего.

Он посмотрел на меня поверх чашки с шоколадом. Глаза у него были усталые, словно он ночь не спал, и вокруг рта пролегли глубокие складки, которых я раньше не замечала. Это был как бы намек на уязвимость, и меня это удивило и встревожило: я так долго уговаривала себя, что Тьерри мне совершенно не нужен, но мне даже в голову не пришло, что, возможно, это я нужна ему.

— Ну что? — спросил он. — Можешь уделить мне часок?

— Погоди минутку, я переоденусь, — сказала я.

Глаза Тьерри так и вспыхнули от радости.

— Вот и молодец! Я знал, что ты согласишься!

Он снова был в форме, мгновенная неуверенность прошла. Он встал, с хрустом засунув в рот кокосовое печенье (я заметила, что шоколад он так и не допил), и улыбнулся Розетт, по-прежнему игравшей на полу.

— Ну, jeune fille,[30] а ты как считаешь? Не пойти ли нам в Люксембургский сад и не поиграть ли с игрушечными корабликами на пруду…

Розетт посмотрела на него сияющими глазами. Она эти кораблики просто обожает, как и того человека, что выдает их; дай ей волю, она бы все лето на пруду провела…

«Морское судно», — весьма выразительно изобразила она с помощью пальцев.

— Что она сказала? — нахмурился Тьерри. Я с улыбкой пояснила:

— Она говорит, что это звучит весьма заманчиво.

Меня вдруг охватило горячее чувство нежности, благодарности Тьерри — за его вечное желание помочь, за его энтузиазм и доброжелательность. Я знаю, он считает, что с Розетт трудно найти общий язык — об этом свидетельствует и ее мрачное молчание, и нежелание улыбаться, — тем более ценны бесконечные попытки Тьерри все же наладить с ней отношения.

Поднявшись наверх, я сняла пропахший шоколадом фартук и надела свое любимое платье из красной шерстяной фланели. Красного я не ношу уже несколько лет, но нужно же хоть как-то обороняться против этого холодного ноябрьского ветра! Кроме того, подумала я, на мне ведь еще и пальто будет. Я запихнула Розетт в куртку-анорак, натянула ей на руки перчатки (их она почему-то терпеть не может), и мы втроем поехали на метро в Люксембургский сад.

Это так занятно — по-прежнему оставаться туристкой в том городе, где родилась. Но Тьерри считает меня иностранкой; он с таким восторгом показывает мне свой мир, что я не могу его разочаровать. Сады сегодня такие хрусткие, яркие, земля покрыта похожими на мокрую гальку пятнышками — это солнечные зайчики играют на пестрой листве. Розетт страшно нравятся опавшие листья, она то и дело с восторгом поддает их ногой, и они вздымаются великолепными разноцветными осенними радугами. А искусственное маленькое озерцо она просто обожает и, затаив от восторга дыхание, наблюдает за игрушечными суденышками.

— Розетт, скажи «кораблик», — просит ее Тьерри.

— Бам, — говорит она, глядя на него в упор своими кошачьими глазищами.

— Нет, Розетт, это называется «кораблик», — говорит он. — Ну же, давай, ты вполне можешь сказать «кораблик».

— Бам, — говорит Розетт и с помощью пальцев показывает: «обезьянка».

— Ну все, довольно.

Я улыбаюсь дочке, но сердце у меня в груди так и колотится. Она сегодня была такой милой, так хорошо себя вела, бегала вокруг в своем желто-зеленом анораке и красной шапочке, похожая на ожившую елочную игрушку, и время от времени кричала — «бам-бам-бам!» — словно расстреливая невидимых врагов, при этом она не смеялась (она вообще редко смеется), а была как-то свирепо сосредоточена, даже нижнюю губу выпятила, а брови сурово сдвинула, словно ее веселая беготня — это вызов, которым отнюдь не стоит легкомысленно пренебрегать.

Но сейчас в воздухе явственно повеяло опасностью. Ветер переменился; краем глаза я замечаю легкое золотистое свечение и понимаю: да, пора…

— Ладно, теперь по мороженому, и все, — говорит Тьерри.

Суденышко совершает головокружительный поворот под прямым углом, почти ложась на правый борт, и устремляется к середине озерца. Розетт озорно смотрит на меня.

— Не надо, Розетт.