Леденцовые туфельки

Никто не предложил ей даже носового платка.

Никто не посмотрел ей в глаза.

Никто не промолвил ни слова.

А затем вдруг, к моему сильнейшему удивлению, поднялась мадам Люзерон и сказала своим чистым и холодным, как стекло, голосом:

— Моя дорогая бедняжка, я понимаю, что вы сейчас чувствуете.

— Понимаете?

Глаз мадам Кайю почти не было видно из-за струящихся слез.

— Видите ли, я потеряла сына. — Она положила руку на плечо мадам Кайю и подвела ее к ближайшему креслу. — Вы испытали настоящий шок. Выпейте шампанского. Мой покойный муж всегда говорил, что шампанское — это лекарство от многих недугов.

Мадам Кайю неуверенно улыбнулась.

— Вы очень добры, мадам...

— Меня зовут Элоиза. А вас?

— Мишель.

Значит, вот каково имя моей матери. Мишель.

«Ну что ж, по крайней мере, я по-прежнему могу остаться Виан», — подумала я, и меня вдруг охватил такой сильный озноб, что я буквально рухнула в кресло.

— Что с тобой? — встревожился Нико. — Ты в порядке?

Я кивнула, пытаясь улыбнуться.

— У тебя такой вид, словно и тебе бы не помешало какое-нибудь лекарственное средство, — сказал он и протянул мне бокал с коньяком.

Он так искренне тревожился обо мне и так нелепо выглядел в своем парике Генриха IV и шелковом камзоле, что я вдруг заплакала — я понимаю, это было совсем уж ни к чему, — и на какое-то время совсем позабыла о той сцене, которую Мишель прервала рассказом о своих злоключениях.

Но Тьерри об этом не забыл. Он, может, и был пьян, но все же не настолько, чтобы позабыть, зачем пришел сюда. Он пришел, чтобы застать здесь Ру. И возможно, Вианн Роше. И он ее действительно нашел, хотя она и оказалась совсем не такой, какой он ее себе представлял. И все же она была здесь, она была заодно с его врагом...

— Значит, ты и есть Вианн Роше.

Голос его звучал ровно. А глаза казались булавочными головками, утонувшими в красном тесте.

Я кивнула.

— Я была ею. Но не я обналичивала эти чеки...

Он не дал мне договорить.

— Мне на это наплевать. Куда важнее то, что ты лгала мне. Лгала. Мне.

Он сердито тряхнул головой, но в этом его жесте было что-то жалкое, словно он никак не мог поверить, что жизнь в очередной раз не сумела подстроиться под его точные идеальные стандарты.

— Я так хотел на тебе жениться. — Теперь в его голосе явственно чувствовалась жалость к самому себе. — Я бы дал тебе дом, тебе и твоим детям. Детям другого человека. Хотя одна из этих детей... нет, вы только посмотрите на нее! — И он метнул взгляд в сторону Розетт, одетой в костюм обезьянки, и рот его сложился в уже знакомую мне букву «О». — Она же практически животное! Ползает на четвереньках. Даже говорить не умеет. Но я бы все равно о ней позаботился... я бы нашел лучших в Европе врачей, которые занимаются подобными недугами. И все ради тебя, Янна. Потому что я любил тебя.

— Любил? — переспросил Ру.

И все обернулись к нему.

Он стоял, опираясь о дверной косяк, на пороге кухни, руки в карманах, глаза горят. Он расстегнул молнию на своем костюме Санта-Клауса и под ним был весь в черном, и эти цвета так сильно напомнили мне того крысолова, нарисованного на одной из карт Таро, что у меня вдруг перехватило дыхание. И теперь он говорил — яростно, отрывисто; это Ру-то, который ненавидит толпы народа, избегает по возможности всяческих сцен и никогда, никогда не произносит речей...

— Ты ее любил? — повторил он. — Ты же совсем ее не знаешь. Ее любимое лакомство — mendiants, ее любимый цвет — красный. Ее любимый аромат — мимоза. Она умеет плавать, как рыба. Ненавидит черные туфли. Обожает море. У нее шрам на левом бедре с тех пор, как она упала с польского товарного поезда. Ей не нравится, что у нее такие курчавые волосы, хотя они просто великолепны. Она любит «Битлз» и не любит «Роллинг стоунз». Она всегда крала в ресторанах меню, потому что никогда не могла себе позволить поесть там. Она — лучшая мать из всех, кого я знал в жизни... — Он помолчал. — И твоя благотворительность ей вовсе не нужна. Что же касается Розетт... — он подхватил девочку на руки и прижал к себе так, что ее личико почти касалось его лица, — то ничего такого у нее нет. Она идеальный ребенок.

На какое-то время Тьерри, по-моему, даже растерялся. Затем до него стал доходить смысл сказанного. Лицо его потемнело, он переводил глаза с Ру на Розетт, с Розетт на Ру. Истина была бесспорна: черты лица у Розетт, возможно, не такие резкие, а волосы более светлого, рыжеватого оттенка, но у нее глаза Ру, его ироничный рот, и в эти мгновения, глядя на них, ошибиться было бы просто невозможно...

Тьерри развернулся в своих сверкающих туфлях, но это элегантное движение оказалось несколько подпорченным тем, что он бедром задел край стола. В результате бокал с шампанским полетел на пол и разбился вдребезги, осколки его, точно фальшивые бриллианты, так и зазвенели по плиткам пола. Но когда мадам Кайю попыталась их собрать...

— Эй, вот повезло! — воскликнул Нико. — А я мог бы поклясться, что слышал, как он разбился...

Мадам как-то странно на меня посмотрела.

— Просто повезло, наверное, — повторила я следом за Нико.