Леденящая жажда

— Для поэзии и вообще для искусства, брат, именно сейчас самое время. Именно в такое время и рождаются настоящие трагедии! «Все, все, что гибелью грозит, для сердца нашего таит неизъяснимы наслажденья, бессмертья, может быть, залог…» — И тут он вдруг сменил интонацию, как-то странно скосив глаза: — Да, а иначе можно мозгой тронуться…

— Ну тебе это уже не страшно. Терять нечего.

И тут на их скамейку приземлился еще один человек, по-видимому заинтересовавшийся сей нестандартной беседой. Он переводил взгляд с одного на другого и все пытался вставить хотя бы словечко. Для провинциала у него был довольно холеный вид.

— «Да, странен я… не странен кто ж?» — Актер стал в позу, красиво и по- детски обиженно завернулся в плащ.

— Тьфу. Иди, отец, другим песни пой…

— Ну что ж, простимся, так и быть…

— Иди-иди.

— «Да, я шут. Я циркач. Так что же!»

Холеный, видать, не способный распознать цитату, был не на шутку озадачен ее буквальным смыслом. Между тем разговор подходил к концу. Актер решительно встал и как будто между делом, стесняясь собственного голоса, спросил:

— А кто умер-то у вас?

— Сестра.

— Видите как, сами живы, а сестра ваша тю-тю… Сочувствую, поверьте, искренне сочувствую…

И вдруг он заплакал. Трубач даже растерялся.

— А у меня мама умерла, я говорил? — пробормотал сквозь слезы странный.

— Да.

— А вы знаете, где делают Луну? Не знаете…

Актер еще раз покачал головой и побрел в сторону улицы Ленина, на которой и стоял Городской драматический театр. Трубач недоуменно смотрел на его птичью походку. После разговора с этим безумным актером что-то сместилось в его голове. Будто у разочарованного зрителя: он пришел смотреть на трагедию, а ему вместо этого фарс показывают. Хочется поплакать, а тут перед тобой клоун искусственными слезами обливается. Черт знает что!

— Да, странные дела здесь творятся, — послышался голос справа. Трубач обернулся: рядом с ним продолжал сидеть все тот же холеный.

Трубач попытался хоть с этим человеком быть повежливей: вдруг у него тоже кто-то умер и ему хочется поделиться с кем-нибудь своим горем.

— Странные? По- моему, кошмарные.

— Да, я думаю, для вас именно — кошмарные. У вас, как я понял, умерла сестра?

— Да. А у вас?

— Нет. У меня нет. Я вообще сирота. Но мне всех жалко.

— Да… — тяжело согласился Трубач. — Всех.

— Тогда давайте устроим «минуту молчания» в память о погибших.

«Еще один ненормальный!» — подумал Трубач.

Вероятно, эта мысль отразилась на его лице, так как холеный сразу принялся оправдываться. Очень, проникновенным голосом.

— Я не иронизирую, не подумайте ничего такого. Мне хочется сделать что-то хорошее. Но я не знаю что. Я думаю, они, ну погибшие, будут благодарны за это молчание. Может быть, и ваша сестра ждет от вас чего-то такого…

— Ждет?

— Памяти.

— Хорошо. Давайте минуту помолчим. Вы последите за временем?

— Конечно.

И холеный отвернулся в сторону. Нет, надо просто встать и уйти, подумал Трубач. Зачем он вообще сел на эту скамейку? Зачем он разговаривает со странными посторонними людьми? Или это его собственное сумасшествие?

Трубач встряхнул толовой. Нет, морок не пропал. Но еще сильнее стала злость.

Светка, Саша, Сашкин отец, Настин папа, бедная мать этого безумного актера, мужик в автобусе, десятки, сотни людей, которые просили мертвой воды в коридорах больницы… Врачи, которые пытались спасать людей, но сами погибли…

— Минута прошла. Вам стало легче? — развернулся к нему холеный.

— Да, наверное, да.

— Как вы думаете, это дело рук одного человека или какой-нибудь организации?

Черт! Спокойно, Трубач, спокойно! И этот угадывает мысли.

— Ну я не знаю. Разве это не эпидемия?

— Вы же умный человек. Понимаете, что просто так эпидемия не возникает.

— А как она может возникнуть?

— Искусственно.

— Из пробирки, что ли?

И случайный собеседник с удвоенным интересом покосился на Трубача.

Так, этот явно не безумен, но тут что-то другое, куда более опасное.

И Трубач послал холеному встречный холодный взгляд. Глаза холеного тоже превратились в лед, а потом совсем окаменели. Они смотрели друг на друга долго, напряженно, профессионально. Лица были неподвижны, бесстрастны. Глаза тоже.

Этот немой диалог был похож на армрестлинг. На битву, в которой есть и своя тактика, и своя стратегия, свои законы и хитрости, но побеждает всегда сильнейший. Трубач признал, что противник не уступает ему.

Тот, должно быть, тоже осознал это. Поэтому оба одновременно отвели взгляд и расслабленно улыбнулись. Оба что-то поняли друг о друге.

— Откуда вы знаете, что это отравление? — спросил холеный. — Понимаете, какое дело, наука не знает такого сильнодействующего яда, который мог бы отравить весь город. Для этого пришлось бы сбросить на Глазов несколько десятков тонн отравы. И то она бы испарилась через два-три дня. А тут — чем дальше, тем больше. Фантастика.

— А я и не говорил об отравлении. Это была ваша версия.