Лед и пепел

— Кто же свистит в разведке? Эх, темнота пилотская! Ну, я и заглушила ваш свист. А если близко немцы? Насвистели бы на свое горе! Пошли дальше, и не отставайте, дистанция — пять метров. Я пойду тише.

Минут через тридцать она неожиданно остановилась и присела, давая мне знак оставаться на месте. Я втиснулся в сугроб и затих, внимательно прислушиваясь к шелесту леса, впиваясь глазами в белесую тьму, изредка прорезываемую светом далеких ракет.

Вдруг мой слух уловил тихое поскрипывание наста, и тут же я увидел, как по опушке в нашу сторону медленно двигалась человеческая фигура.

— Видите? Совершенно один, редкий случай. Надо брать языка.

Спрятавшись под могучей, разлапистой елью, мы ждали, когда немец приблизится. Теперь было ясно видно, что это солдат, одетый в шинель и пилотку.

— Идет к самолету, маскируясь опушкой. Хитрый, боится нарваться на огонь экипажа. Как только пройдет мимо ели — вяжем руки и уводим.

— А если крикнет, будет сопротивляться?

— Не будет. Я-то их хорошо изучила. Только мне непонятно, почему этот чертов немец идет один и не боится леса. Ну, а если что… придется убрать, — жестко закончила она, доставая бесшумный пистолет с толстым надульником, и добавила: — Останавливаю я, обезоруживаю, вяжете вы. Все ясно?

Я кивнул, и все вдруг мне показалось нереальным, какой–то репетицией детского школьного драмкружка. И эта маленькая девушка, и таинственная фигура скользящего вдоль опушки леса немецкого солдата, и этот темный, таинственный лес с его весенним шелестом и запахами хвои, с тающими сугробами. «Это же война», — остро пронзила мое сознание мысль, и я энергично тряхнул головой, ясно представив свое положение.

Тяжело дыша, солдат подходил к ели, за которой мы прятались… Набросив ремень автомата на шею, я достал свой медвежий нож, с которым всегда летал в Арктику. Холод и тяжесть его рукоятки как–то сразу успокоили

Немец уже рядом. Крючок пружиной вылетает ему навстречу и тихо, но внятно говорит: «Хенде хох!» — и что–то еще коротко и жестко.

Немец отпрыгивает от нее, и я со всего размаха бью рукояткой ножа его по голове. Как в гангстерском кинофильме, тот оседает на снег и, раскинув руки, переворачивается на спину.

Связываем руки парашютным шнурком и рот забиваем свернутой пилоткой. Девушка осматривает его голову и- с упреком говорит:

— Зачем же так сильно? Ведь не медведь. Так можго и потерять языка.

Я молча взваливаю немца на плечи, и мы идем обратно. Теперь шествие замыкает девушка. Она часто отстает, внимательно просматривает местность, догоняет и помогает мне, когда, чтобы передохнуть, я сваливаю ношу в снег.

— Вот, языка принесли, — говорит она своему старшему, когда мы приходим на место. — Штурман его угостил. Посмотрите, жив?

— Жив, гаденыш! Смотрите, как зло вращает глазами,

Видно, не осознал еще, где находится! А ну–ка, поговорим по душам!

Старший выдернул изо рта пленника кляп. Немец сплюнул на снег кровью и, приподняв голову, разразился таким красочным русским матом, полным яростной витиеватости, с перечислением всех колен родства, что наш Крючок стрелой отскочила за сосны, а мы обалдело смотрели на продолжавшего изощряться в словотворчестве пленного.

— Ты что… не немец разве? — выдавил растерянно Кекушев.

— Я-то не немец. А вы–то кто? За что шарахнули бревном по голове, чертовы летчики! Глухарь затоковал, пошел подбить, жрать–то нечего…

— Тихо, отец! Разберемся! Где немцы?

— Немчура–то? Да два дня назад как отошли. Ударила по ним наша артиллерия — и побежали…

— Постой, постой, а почему на тебе форма фашистская? Полицай? Предатель?

— А вы, значит, точно наши?! — радостно заголосил дед. — Пришли, наконец–то! Развязывайте, все расскажу.

Он встал и протянул руки. Наместников развязал шнур, старик по–хозяйски поднял его и, аккуратно свернув, засунул в карман шинели.

— Из деревни я Петровки, в пяти километрах отсюда. Как ушли немцы, побросав все, мы всей деревней и приоделись. Все ждали своих, а они не идут и не идут. Стратегия, я понимаю. А с вечера–то прошел самолет, низко–низко, какая–то новая конструкция, без моторного шума, мы порешили — разведчик, оставшихся немцев выискивает, скоро танки или пехота придут. Ну, я в лес пошел, там у реки поле ровное. Не сел ли на нем, думаю. Иду это и самолет уже вижу — на самом берегу примостился. А тут как затокует глухарь. Ну, думаю, чудно! Откуда ему здесь взяться. Задумался и тихо так краем леса подбираюсь к самолету. А потом что было — не помню. Шарахнуло что–то по голове. Вот ведь как встретился–то со своими.

Он замолчал и попросил закурить. Жадно затягиваясь, добавил:

— А на вас нет зла у меня. И меня не опасайтесь, и немчуры здесь нет. Вон они где, — показал он рукой на далекий горизонт, где зависали осветительные ракеты.

Дав команду своему сержанту внимательно следить за дедом и лично обыскать его, старший десантной группы отозвал нас с Орловым в сторону.

— Похоже, дед не врет. Если это Петровка, в ее районе действует партизанский отряд. Он о нем должен знать. Сейчас спрошу.