— Вязать всех самолетов, шторман идет! — когда к нему подбежала взволнованная девушка-синоптик и попросила объявить шторм-предупреждение. Было это в 1940 году, и линейка перед ангарами в то время еще не была радиофицирована, а миссию динамика исполнял нередко сам Петр Прокофьевич.
Многих замечательных летчиков-испытателей на моих глазах похоронил Петр Прокофьевич и делал это всегда так, что, глядя на него, казалось, будто сам этот человек бессмертен.
Но нет, недолго прожил «король» такелажников, уйдя на пенсию. Оказалось, что и его работа, вечно происходившая на свежем воздухе, мало-помалу подточила богатырский его организм.
Что же касается обещания, данного когда-то на похоронах Гринчика Галлаю, обещания, столь непосредственного и проникнутого добротой и преданностью, то Марк как-то пошутил на эту тему:
— Я на него не в претензии… И вообще мне хотелось бы с решением этого вопроса по возможности не торопиться.
Я слушал этот своеобразный юмор Марка, и мне вспомнилось, что обстановка при испытаниях следующего после Алексея Гринчика МИГ-9, того, что испытывал Галлай, дважды сложилась так, что он только чудом избежал катастрофы.
Дух потенциальной катастрофы повис над Галлаем буквально с момента первого отрыва от земли на упомянутом дублере реактивного первенца. Представьте себе: он только лишь взлетел на совершенно новом для себя самолете, когда еще так свежи были в памяти мрачные события, связанные с гибелью Алексея, пробует снять триммером нагрузку от рулей высоты на ручке управления… и, вместо того чтобы давлению ослабеть, оно настолько резко увеличивается, что летчик с большим трудом удерживает машину от взмывания и потери скорости…
В следующую секунду летчику помогла природная его острота логического мышления. "Изловчившись, — как Марк говорит, — вороватым движением"[5] он оторвал левую руку от ручки, чтобы чуть тронуть тумблер триммера не вниз, как бы полагалось ему, а вверх. И с облегчением почувствовал, что был на правильном пути разгадки коварного подвоха: тумблер триммера работал в обратную сторону… Так, как если бы вы крутили рулевое колесо на автомобиле влево, а автомобиль поворачивал при этом вправо!..
На земле потом обнаружилось, что Галлай, к счастью, правильно сообразил: контрольный мастер перед самым полетом, припаивая к тумблеру провода, перепутал концы.
Когда Марку все стало ясно, он, успокоившись, продолжал полет, прикидывая каждый раз: "Куда?" — перед тем как нажать на злополучный тумблер. И полет дальше пошел нормально.
Но обстановка катастрофы, как бы притаившись, готовилась появиться в самый момент посадки!.. И ведь могло так получиться, что вся эта чертовня с триммером так и не была бы обнаружена, если бы самолет вспыхнул на пробеге!..
А почему он не вспыхнул, просто непонятно, ибо у него на это были все основания. Из-за дефекта в сварке кронштейна отлетело переднее колесо шасси, и нос машины, несущейся на двухсоткилометровой скорости, стал стесываться о бетон. "Будто из-под точильного круга", полетели снопы искр…
Благополучный исход другой катастрофической ситуации, возникшей у Галлая в одном из следующих полетов на том же МИГ-9, я бы отнес не только к умению Марка, его собранности, но и к несомненному летному его везению.
Иначе тут не скажешь.
Отличный парашютист, имеющий много тренировочных прыжков, он не прибегнул немедленно к парашюту, когда у него на мизерной высоте, всего в шестьсот метров, вдруг сломались, заклинили рули высоты!..
Почувствовав в хвосте внезапный удар, он прежде всего уменьшил двигателям обороты и так подобрал им режим, чтобы самолет летел более или менее горизонтально. Ручка управления намертво застыла где-то в среднем положении… Но он еще медлил, не сбрасывал фонарь.
Сопоставление внешних и внутренних доводов привело его к желанию обернуться на хвост…
"…Я не поверил своим глазам. С одной стороны, горизонтальное оперение — стабилизатор и рули высоты — находились в каком-то странном, вывернутом положении. С другой стороны, их… не было совсем!"
Дальше, еще помедлив, он приспособился подбором режима работы двигателей изменять наклон самолета. И мало-помалу убедил себя, что так можно посадить самолет с застывшей ручкой управления. Я понимаю, что было не только трудно садиться, но и связано с предельным риском, ибо из сотни других возможных осложнений, связанных с такой посадкой "на двигателях", можно было ждать в любой момент отрыва оставшейся, очевидно, на «волоске» заклиненной части оперения. И тогда никакой парашют ему у самой земли уже не помог бы.
Но он рискнул. Чем, как мне кажется, всю жизнь очень гордится. Это он-то, Галлай, который считал, что любое дело, в том числе и испытательное, нужно готовить так, чтобы риск как таковой, во всяком случае, заранее не планировался.
А тут рискнул. За что спустя многие годы был раскритикован в письме одним «рациональным» молодым человеком. Тот счел чуть ли не идиотизмом рисковать жизнью ради каких-то десяти тонн металла в век бурного технического прогресса! "Что самолет?.. Другой построят. А жизнь дается человеку раз!"