Ласточки в темноте

Женщины менялись так быстро, что Игорь не успевал запоминать их имена. Да и отец не утруждал себя этим, чаще называл очередную не по имени, а «ласточкой». Как ни странно, дамы с первого дня запоминали, как зовут сына их кавалера. Это могло бы быть лестно, если бы Игорь не понимал, что это не его заслуга.

Жалел ли он этих женщин? Нет. Ведь их никто насильно не тащил. Они сами с готовностью пионерок прыгали в душные объятия спальни с плотными занавесками. Ему не было их жаль и тогда, когда они, несчастные и оскорбленные, караулили Глеба на лестничной площадке или около подъезда и кричали: «Еще и ребенка сюда приплел! Животное!» Они напрочь забывали, как таяли от слов этого «животного» каких-то пару недель назад.

Как-то Глеб остался вдвоем с Игорем, проводив домой очередную счастливую даму, и спросил:

– Ну как тебе «Фифа́» новая?

– Неплохая, – коротко ответил Игорь.

– У меня фи́фа новая тоже неплохая, – рассмеялся отец.

Игорь криво улыбнулся, хотя не понял, отчего отцу так весело.

– Ничего, что ты один в игру порубился? Я в них особо не шарю. Ни в стрелялках, ни в гонках.

– Да нормально. Мне и одному интересно.

Глеб виновато улыбнулся.

– Понимаешь, ничего не могу с собой поделать. Вот хочется мне женщину, а как получу – она мне не нужна совсем. Новую подавай. У тебя с играми так же?

– Нет… – Игорь покачал головой, смутившись от неожиданных откровений отца.

– Ну, да ты пока маленький еще. Рано тебе про взрослые игры рассказывать. Но все равно молодец, что наш секрет не выдаешь. Понимаешь, так твоя мама меньше расстраивается. И тетя Лена, ты ее видел у меня дома, тоже меньше переживает, и все счастливы. Ну, разве не здорово? – Он похлопал парня по плечу.

Так продолжалось год или полтора, с детских площадок они плавно переместились в кафешки и «рыбачили» уже там.

Иногда они действительно проводили время вместе, как отец и сын, но в такие дни Игорю казалось, что у Глеба просто не клюет.

Когда ему стукнуло четырнадцать, они с отцом почти перестали видеться. Схема с идеальным папашей изжила себя. Антонина с каждым годом привлекала отца все меньше, и надобность прикрываться Игорем пропала сама собой. Но Антонина не могла так просто отступиться от своего. Однажды она неожиданно заявилась домой к Глебу, дверь ей открыла Елена. Не обращая внимания на слова хозяйки о том, что мужа дома нет, Антонина, стряхнув с сапог налипший мокрый снег, прошлась по дорогому ковру просторного фойе и присвистнула.

– Понятно, почему он от тебя не уходит. Держишь его своими деньжищами.

– У Глеба давно свой бизнес, – холодно ответила Елена.

– Тогда тем более. Хватит уже давить на жалость. Тоже мне, бедняжка. Раз больная – лечись. Вцепилась в Глеба клещами. А он жить хочет. И любить. Думаешь, он за тобой потом еще ухаживать будет? Горшки выносить? Он нормальный здоровый мужик. А ты для него балласт.

Елена молча наблюдала за раскрасневшейся от возбуждения Антониной. Взгляд ее тускнел с каждым словом, вырывавшимся изо рта любовницы мужа.

– И вообще у Глеба уже был один сын. Вот не родила бы ты так поздно, возможно, здоровее была бы.

– Пошла вон! – процедила Елена сквозь зубы.

– Если б ты его не женила на себе, у нас была бы прекрасная семья! – не умолкала Антонина.

Елена схватила вазу с букетом из пятидесяти роз – очередное извинение от Глеба – и вывалила на Антонину цветы вместе с водой…

Потом за шкирку оттащила одуревшую Антонину к двери и выставила ее, мокрую и ошарашенную, за порог.

Визит Антонины был последней каплей в море боли, в котором из последних сил барахталась Елена, измученная изменами мужа. Она тихо подала на развод и, не дожидаясь решения суда, уехала жить в Финляндию к своей матери. Просто сбежала, покидав в чемодан вещи. Ей стоило нечеловеческих усилий оторвать себя от этого мужчины. Она знала, что если не уедет, то ее неминуемо будет тянуть обратно. Ее не интересовал ни раздел имущества, ни оставленный бизнес. Она мечтала справиться с безволием, превратившимся в зависимость, с нездоровым чувством по отношению к Глебу. Елена слишком устала от необходимости поддерживать видимость благополучной семьи.

Одно далось ей тяжелее всего: Елена была вынуждена оставить сына с отцом.

Турик категорически отказался уезжать.

Он не хотел бросать школу и друзей. Да и отца любил. Даже то, что мать будет жить в другой стране, не смутило его. Он всегда был на стороне отца. Ведь это не отец, а мама устраивала сцены ревности, кричала и била посуду. Мама, словно тень, бродила по дому, когда ждала мужа к ужину. Мама нервно одергивала и делала замечания за столом, когда Глеб, раздухарившись, веселил гостей.

Вышло так, что обе женщины, которые задержались в жизни Глеба дольше остальных, покинули его почти одновременно.