Ларочка

Но надо что-то придумать. Не может быть, чтобы не было выхода. Что, он ее изнасилует, что ли? Подумав это, она краем глаза увидела сквозь дверной проем и коридор открытую дверь в спальню, спинку белой ампирной кровати, и ей стало совсем тошно. Тошно и свободно. Она встала, прошла на негнущихся ногах к сияющей чистотою мойке и хлестнула туда мутной водицей, остатками аравийского бальзама. Стоя, нагнувшись над раковиной, она поняла, что у Шамарина, к сожалению, все сегодня получится. Она блюет ему в кухонную раковину, как будто уже мстит за то надругательство, которое наверняка совершится.

Профессор спокойно разливал вино.

– Ничего страшного, возьму с ребенком.

Благородный, подумала Лариса, но подумала с отвращением. Вытерла рот затейливо вышитым кухонным полотенцем и, усевшись на место, сказала:

– А вас не смущает, что ребеночек будет еврейский?

Шамарин отхлебнул вина и улыбнулся:

– Ты уверена?

Лариса громко гоготнула:

– Вы что, не видели Рулика?

– Так ты гарантируешь, что ни с кем больше не спала?

Лариса глянула на него недоверчиво: чего это дяденька придуривается?

– Гарантирую.

– Ну, тогда у меня есть дополнительный повод для восхищения тобою.

– Не поняла.

Лариса взяла стакан и много отпила. Было вкусно, и это было жаль, хотелось в этот момент чего-то неприятного, грубого по отношению к себе со стороны окружающего мира.

– Дорогая, получается, что все те месяцы, что я тебя добиваюсь, у тебя был всего лишь один мужчина. Да ты, собственно, можешь идти под венец в фате.

– Да, – сказала Лариса и подумала: «Нет! А сын космонавта? То есть ребеночек может быть не еврейский, а космический».

– А потом, – Шамарин улыбнулся, – я не антисемит. Я совершенно искренний интернационалист. А что там про меня болтают… Только в данном случае это мое достоинство ни к чему. – По лицу Ларисы было видно, что ей трудно что-либо понимать, но предстоящий насильник продолжил: – Там на все семейство один еврей, да и тот отличный мужик, «раковая шейка», а все остальные приемные, полуприемные, полулатыши, как Элеонора, полунезнаю кто. Первая жена академика помре, а сын, который привел Элеонору, где-то в бегах вне пределов, с какой-то Варенькой, короче, такая тюря… Не забивай себе голову.

– А Нора?

– Что Нора? Ах, Нора, она жена Рауля. Они что, тебе не рассказали?

– Жена?

– Да.

– То есть не сестра?

– Не сестра.

Шамарин откровенно веселился, время от времени трогая мизинцем свою «сигару».

Ларисе стало значительно легче от этого известия. Хотя вопросы оставались.

– Но…

– Ну, они, как говорится, давно уже не живут с Раулем, но Нора-то успела стать членом семьи. Не выгонять же ее.

– Так не бывает.

– Бывает, Лара, это же Москва.

– Это мерзость.

Он усмехнулся.

Шамарин говорил тихо и ласково. Он склонял девушку к неизбежному очень мягко, никакого насилия. Она ему нравилась. Сначала в нем говорил азарт успешного соблазнителя, который ни одной юбки не пропускает мимо своей должности, и его очень злил ее прыжок из окна. Теперь желание навести порядок в половых делах, наказать ослушницу отступило на второй план. Девушка ему нравилась.

Было видно, что она не просто выпила и расслабилась. Ей чисто по-человечески стало как-то легче.

Она уже в сомнении – что делать дальше?

Нет, правда, сил, тихо начала она оправдываться перед собой.

Или все-таки опять обдурить урода, вырваться в чем мать родила на улицу, в темную, страшную ночь? Или хотя бы на площадку, орать, вопить?

А может, просто закрыть морду подушкой и пусть шурует?

Кстати, а чемоданы?!

Она посмотрела на хозяина квартиры, он опять ей улыбнулся, как бы мысленно перебирая свои бородавки у себя на бровях и на губах. Он был совершенно недвусмыслен. Весь его облик говорил – пора. Сама же знаешь – пора! В нем не было даже самодовольства, что отталкивало бы больше физической отвратности.

– А мои чемоданы?

– Что?

И тут раздался звонок в дверь. Лариса прыснула, ей показалось, что это многострадальные шмотки пришли ее спасать.

Вот тут лицо Шамарина сделалось ужасно. Гнев, а потом сразу же, через унизительно краткий промежуток, ужас. Он вышел в прихожую. Послышался второй звонок, и тон его получился значительно более тревожный, чем у первого. Хозяин одним глазом косился в сторону двери, другим – в сторону залетной птахи, которую, кажется, придется выпустить. Что за несчастье!

Третьего звонка не было, сразу пошли кулаки в дверь и женский возмущенный крик: «Откройте!»

Шамарин глянул в глазок, он, видимо, не принимал серьезных решений без визуального осмотра. Лариса подошла к двери и сказала через спину хозяина:

– Бабушка, не надо, сейчас я открою!

Потом, когда уже сидели на кухне у Лиона Ивановича и опять пили сладкое вино, вермут «Чо-Чо-Сан», расслабленная Лариса (принявшая душ, переодевшаяся) задала несколько вопросов хозяину, все увиливавшему от нее взглядом:

– Скажите, дядя Ли, а не жалко вам было меня отдать этому?

Он отреагировал мгновенно, даже быстрее:

– Случайность. Хочешь, Ларочка, верь, хочешь – не верь. Просто сосед. Я не знал, что он уже давно над тобою нависает. Мы, понимаешь ли, из одного кооператива. Всего лишь.

– Понимаю.